Южнее реки Бенхай
Шрифт:
— Господин — президент, — с умело разыгранным удивлением воскликнули оба его собеседника, хотя хорошо знали по настроению в стране, что у Джонсона нет ни единого шанса одержать победу на выборах, — это невозможно, господин президент…
— Только эго и возможно, друзья, — сказал Джонсон, тоже скрывая, что ему известно их настоящее мнение по этому вопросу. — Мы с вами сделали все, что могли, и еще сделаем многое в оставшийся срок, чтобы поднять престиж Америки и передать ее в руки нового президента процветающей и пользующейся высоким уважением всего мирового сообщества.
Джонсон не мог удержаться от привычки говорить возвышенно, если
А во Вьетнаме события продолжали развиваться самым неблагоприятным для Америки образом. Огромные войска, брошенные на спасение базы, сами нуждались в спасении. Морская пехота, обученная и натренированная совершать впечатляющие десанты где-нибудь на морском побережье, как это было в Латинской Америке, оказавшись вдали от моря, без поддержки с авианосцев и крейсеров, увязла в позиционной войне в джунглях, несла большие потери и никак не могла не только сломить противника, но даже оторваться от него.
Десантники 1-й воздушно-десантной дивизии, прославившиеся в кампании по умиротворению вьетнамских деревень, умевшие выглядеть героями перед телевизионными камерами, без поддержки вертолетов, которые должны бомбами, напалмом, ракетами обеспечивать им безопасность, оказавшись под прямым огнем противника, боялись высовываться из траншей и ячеек.
А.к тому же был сломан заведенный порядок жизни: ни тебе супа из аспарагуса, ни отбивных, шипящих в масле, ни горячих сосисок, ни пива, ни мороженого. Как будто жизнь пошла по другому кругу. И рядом ходит смерть, вырывая из рядов то одного, то другого. Днем, если представлялась возможность, авиация бомбила и поливала огнем позиции противника, где, кажется, не могло остаться ничего живого, а ночью он как ни в чем не бывало совершал дерзкие вылазки. А воевать ночью — против всяких правил. Но что поделаешь с этими дикарями — они на все способны.
Все чаще стали повторяться случаи то тихого, то буйного помешательства. В 3-й воздушно-десантной бригаде «Черный Геркулес», сержант Поль Чаттерсон, кажется самый спокойный и разумный из всей бригады, неожиданно проявил странности.
Вечером, когда в укрытой ложбинке приземлился вертолет с горячим обедом, Поль непонятно ухмыльнулся, взял свою автоматическую винтовку М-16, спокойно вставил целую обойму и так же спокойно открыл по вертолету огонь разрывными пулями. Пока вытаскивали сраженного пилота, Поль вложил новую обойму, уже с зажигательными патронами, и, безумно улыбаясь, поджег вертолет. Солдаты хотели его скрутить, но он стал стрелять в них. Пришлось командиру взвода прикончить «Черного Геркулеса» выстрелом из пистолета.
Макнамара, прибывший
мое ближайшее время довести численность экспедиционного корпуса до 730 тысяч человек, Макнамара не выдержал:
— Для этого вам будет мало и миллиона солдат, генерал.
Макнамара побывал на базе, выслушал мнения многих людей, ознакомился с обстановкой и пришел к выводу, что спасти ее невозможно. Все оставшиеся дни, находясь в Сайгоне, он занимался не столько организацией боевой помощи базе, сколько поиском формы, в которой надо доложить президенту, что се необходимо оставить. Он проигрывал разные варианты, но все они были одинаковы по смыслу: чтобы не допустить захвата базы коммунистами, ее надо эвакуировать, а потом разрушить.
Наконец он пришел к мысли: перед отлетом из Сайгона дать президенту телеграмму. Возможно, что она приведет Джонсона в шоковое состояние, но зато будет легче разговаривать с ним потом. И такая телеграмма ушла. Подробно описав сложившуюся обстановку, Макнамара сообщил, что нет другого выбора, как оставить базу. «Эта мера, — писал он, — продиктована тем, что коммунистические силы значительно окрепли в данном районе. Эвакуация базы позволит высвободить в общей сложности свыше 40 тысяч солдат для укрепления других важных участков».
Генерал Райтсайд выслушал мнение Макнамары довольно спокойно. К тому времени он чувствовал себя слишком усталым. Было горько сознавать безысходность положения, крушение его тщеславных планов. Он вспомнил, будто это было только вчера, последнюю, двухгодичной давности встречу с президентом Джонсоном в его Овальном кабинете. Тогда еще не было ощущения столь быстро надвигающегося краха. Крупное, грубовато вылепленное лицо президента с массивным тяжелым носом, с глазами, упрятанными под мохнатые брови, красные прожилки, расходящиеся веером от крыльев носа, глуховатый голос…
— Мы прошли с тобой, Фрэнсис, большой путь. И я рад, что сейчас, когда мы решаем задачи глобального масштаба, мы по-прежнему вместе, Я верю тебе, Фрэнсис, как самому себе. Несмотря на временные неудачи, — президент намекал тогда на несколько неудачных шагов генерала, о которых ему стало известно, мы поможем укрепить и высоко поднять престиж Америки.
И вот приблизился конец базе, которой отдано столько сил. Если говорить откровенно, то на базе для Райтсайда не сходился свет клином. У него были его миллионы, ему всегда будет место в большом бизнесе. Было обидно, что крушение базы, символа современной военной мощи, будут связывать с его именем.
Подавленным был и генерал Уэстморленд. Оь понимал, что конец базы будет означать и его конец как полководца. Принимая пост командующего американской армией во Вьетнаме, он ни на минуту не сомневался, что во всей Америке не найдется такого человека, который по своим личным качествам и военному опыту мог бы сравниться с ним. Он видел в этом назначении мудрый жест провидения, которое решило сделать его имя славнейшим из славных. Уловив в замечаниях, сделанных Макнамарой по разным поводам, что его судьба решена, он пожалел не себя, а Америку, которая не смогла оценить его по достоинству, и осудил всех — от Макнамары до Джонсона — за то, что они, постоянно ограничивая его требования, помешали добиться Америке победы во Вьетнаме.