За Байкалом и на Амуре. Путевые картины
Шрифт:
— А как же, братцы, — спрашиваю я, — если вас полиция узнает, да как бродяг беспаспортных заберет всех?
Земляки мои засмеялись и, видимо, были довольны: «дескать, ты простота, ничего не смыслишь, как нужно дела-то обделывать».
— Нужды нет, землячок, ничево. Теперь уж мы никого не боимся. Полиция уж нас всех знает наперечет; теперь уж хабаровской-то исправник нас не достанет — вот что! Мы, видишь ли, как теперя пришли сюды, так прямо, перво дело — землю пахать. Как только убрались, значит, с работой, сейчас в город к энаралу и — в ноги ему упали да голосом и завыли. «Что такое, говорит, что такое, что за люди?», — энарал-то это спрашивает. — А вот, мол, так и так, баем, у хабаровского исправника просилися, молилися — не пускал исправник; — бежали, мол, тайком, крадучи. Ну и опять ему в ноги бух и слезно просим, чтобы, значит, нам наших жен и ребятишек по бумаге выписали сюды.
— Ну и что же вам генерал сказал?
— Что энарал? Энарал ничево. Сперва-то наперво, было, закричал, затопал ногами, ну а как мы ему втолковали, что, мол, землю запахали, хлеб посеяли, — так он инда засмеялся. Ну, говорит, ребята, хитрой, говорит, народ всячной.
— Ребята хвачки, — подхватил один из вятичей и все засмеялись.
— Что же он про ваши семьи вам: обещал похлопотать?
— Энарал-то? Как же, обнадежил, бумагу, говорит, туда пошлю, по бумаге, говорит, вышлют беспременно ваших жен и детей. Так вот как, землячок, теперь мы никого и не трусим. Мы было энаралу-то за земляков своих словечко молвили; ну да он ничево не сказал, самим, говорит, им надо хлопотать — вот что!
— Ну дай вам Бог, земляки, здоровья да в деле подспорья.
Я поднялся с бревен и хотел идти, но вятичи меня остановили вопросом, когда я поеду, и стали заказывать поручения на родину.
— Будешь коли в Нолинском уезде, заезжай в нашу деревню; скажи, что худо мол переселяться, — больно худо. Жили мол под Хабаровкой со всячиной, всякого горя натерпелись; дома-то мол пшеничной не умели есть, а под Хабаровкой моченой да тухлой арженой жевали да и то не всегда, иной раз без хлеба и без соли сиживали, — рыбищу эту амурскую ловили да варили — несладко без соли-то. Скажи, землячок, что теперь вот около Благовещенскова, мол, дело ладится и бумажки тоже, мало дело, завелись за пазухой, потому работа есть, — скажи, мотри, да ладнее.
— Скажу, скажу. Только я еще на свою сторону нескоро доберусь.
— Ну да когда будешь, все же живой человек, скажешь, а они чай об нас ничего и не слыхивали, не знают, поди, живы ли, нет ли.
Я простился со своими земляками и пошел далее. Поднимаясь на берег, я посмотрел их временное помещение в балагашке, прилепившемся у крутого песчаного берега. Балаган сделан из древесной коры и похож отчасти на шатер: дождем не мочит, от ветра не очень продувает — и ладно.
Вот, Бог даст, по осени уберутся беглые переселенцы на свой новый поселок, сколотят себе сруб; за первым явится другой, там третий, потом, Бог даст, жены с ребятишками по бумаге возвратятся и образуется деревенька.
И так из Приморской Области начинают понемногу переселяться в Амурскую. Это доказывает, что земли, лежащие за ст. Хабаровской по р. Амуру (про р. Уссури в наших записках нет речи), для хлебопашества неудобны и по общим отзывам известно, что начиная от Хабаровки, чем ближе к Николаевскому порту, тем более почва делается хуже и хуже и наконец совершенно переходит в тундристую, болотистую, ни на что непригодную местность. На этом 800-верстном пространстве, как будто сама природа назначила жить только гольдам да гилякам, печальным пасынкам природы, с их тощими и легкими для бега собаками.
IV
Наступила осень. С последним рейсом парохода возвратился из путешествия по своей обширной епархии его преосвященство, амурский епископ. Он поселился в своем большом загородном доме. Пароходные рейсы прекратились и почта более не получалась, — стали терпеливо ждать того времени, когда Амур покроется льдом и образуется путь по реке. Холодный северный ветер начал бесцеремонно пробираться во все пазы благовещенских зданий, явилось большое требование на коноплю и железные печи. Его преосвященство, из дюжины комнат, едва мог выбрать для себя одну, в которой возможно было жить, не рискуя замерзнуть. Чиновники ежились в казенных квартирах и кричали на работавших солдат, что плохо конопатили стены и мало наваливали земли на завалинки. Успевшие запастись из казенного склада листовым железом торжествовали в ожидании будущего тепла от железных печей и подсмеивались над прозевавшими. В Благовещенске ни под одним домом нет фундамента, об отыскании извести до сей поры идут только рассуждения и она покупается от маньчжур по дорогой цене. Нет в городе пожарной машины, хотя каланча внушительно красуется над одной из батальонных казарм. Осенью как-то случился пожар и дом сгорел до основания; погода стояла тихая, он точно свечка догорал в виду стоявших перед ним беспомощных граждан; все, конечно, благодарили Бога, что была такая тихая погода… впрочем, может быть, и во время ветра пожар ограничился бы одним домом — так далеко они один от другого построены. А пожарную машину, кажется, очень нетрудно и достать: в Николаевске есть механическое заведение и пароходы между Благовещенском и Николаевском ходят по крайней мере в месяц раз. Кое-кто из неуспевших уехать на пароходе остался ждать в Благовещенске зимнего пути и, между прочими, чехи, депутаты от американских славян, ездившие по Амуру осматривать место для предполагавшегося их переселения. Сопровождавший их чиновник, отчаянный театрал, ничего лучшего не придумал, как устроить в городе спектакль, да еще с какою целью-то: для основания фонда на устройство в Благовещенске постоянного театра! Как раз вовремя выдумал, не справившись о недостатках города, тогда как они при самом беглом, поверхностном наблюдении были явственно видны и кололи глаза многим. Не говоря уже о пожарной машине, о грязном и неудобном помещении городской библиотеки, о ее позорной бедности, — кроме этого, в городе не было порядочной аптеки; при лазарете казенная аптека не имела многих необходимых медикаментов, даже — странно сказать — чувствовался постоянный, для каждого больного ощутительный недостаток в аптечных склянках! Случалось ли кому заболевать и посылать в аптеку рецепт доктора, больной при этом отправлял из дому бутылку или полуштоф. Вот чего недоставало! Считаю при этом долгом сказать, что благодаря почтенному доктору Т. благовещенская лазаретная аптека имела кое-какие медикаменты в дополнение к казенным, которые были выписываемы по его содействию из Иркутска. — Спектакль сошел благополучно, хотя и не совсем сносно. Разохотившиеся артисты задумывали уже о другом спектакле, но одна из дам раскапризничалась, повздорив на репетиции, и в пику всем артистам устроила у себя в доме спектакли — лишь для одной избранной публики. В городе оказалось разом два театра. «Вот тебе и штука, — дивились жители, — не было копейки, да вдруг — алтын». Так как посещавшие спектакли, назначенные для избранной публики, кроме удовольствия получали еще, некоторым образом, расположение дамы-актрисы, то театр в здании манежа, не имея силы конкурировать, смиренно прекратил свои представления. Да наконец и то, по всему вероятию, было причиной, что запрос на спектакли был всего более в высшем слое общества, а предложение явилось для обоих слоев и потому фиаско было неизбежно. Кроме того, в спектаклях для избранной публики показывались живые картины и дама-актриса каждый раз представляла из себя «Агарь, изгнанную Авраамом». Авраам, вероятно, по старости лет, находил неприличным показываться, да еще в таком щекотливом деле, как изгнание любимой женщины, но Агарь при сильном освещении была просто обворожительна и вызывала каждый раз тысячи аплодисментов и самых льстивых восклицаний. Спектакли, как и следует быть, оканчивались хорошим ужином, на котором, впрочем, участвовали только избранные из избранных, так сказать — смак общества.
Сбор от спектаклей на устройство постоянного театра был очень скудный, театрал-чиновник для подкрепления фондов затеял подписку, но подписка достигла только до пятисот рублей. Общее собрание всех сочувствовавших театру порешило употребить эту сумму на выписку из Москвы париков и прочих театральных принадлежностей для будущих спектаклей. Лучшего употребления для этой суммы никто из всего состава общего собрания не мог придумать и театрал-чиновник, уезжая в Москву, увез эти несчастные пятьсот рублей с собой, на которые, вероятно, потом и выслал в Благовещенск всякой театральной дребедени.
Осень в Благовещенске бывает почти постоянно сухая и холодная, а о той пасмурной погоде и продолжительных дождях, которыми так богаты некоторые из русских губерний, — в Благовещенске и понятия не имеют. Осень наступает незаметно, уменьшается летняя жара, в воздухе делается все свежее и свежее, постепенно наступают зимние морозы, река покрывается льдом и все чаще начинают завывать ветра. Снег в Благовещенске не держится, хотя для этого частенько предпринимают искусственные меры, — отправляют целый батальон солдат по улицам, рассчитывая, что тысяча человек, во время своей официальной прогулки, могут помочь горю и снег, примятый двумя тысячами ног, удержится на улице для санного пути. Но искусственные меры не достигают своей цели, — прогулка солдат остается просто-запросто прогулкой и снег через день или два разносится по открытой местности на все четыре стороны. Тянется зима со своими скучными бесконечными вечерами. Счастлив тот смертный, который по каким бы то ни было обстоятельствам, заехав в такую глухую и безлюдную даль, — может примириться с потребностями общества и находить утешение и отраду в ералаше, пикете и преферансе, и горе тому, кто не захочет последовать благоразумному совету опытных людей — загложет его благовещенская зима вконец. Почта, получаемая в продолжение лета два раза в месяц, с прекращением пароходных рейсов не получается до закрытия реки льдом — извольте ждать с 15 сентября до 20 ноября.
На Благовещенской маньчжурской ярмарке появляются с наступлением морозов заледеневшие яблоки, виноград, груши и фазаны, привозимые из Чичикара, за восемь сотен верст от Благовещенска, на юг.
— Айя ябло! Айя! — нахваливают маньчжуры обледеневшие, твердые как камень, плоды.
— Да уж худы ли, хороши ли, а нужно видно брать, когда лучшего ничего нет, — говорят покупатели, сомнительно постукивая ледяными яблоками о стены маньчжурских лавок.
Ожидавшие в Благовещенске зимнего пути, обыкновенно, уезжают. Город становится совсем пуст. Наконец и карты теряют свою обаятельную силу, кое-где начинают прорываться жалобы на скуку. «Господи! Да хоть бы скандал какой-нибудь устроился», — говорят скучающие. В мое время везде слышались жалобы на медленность и неаккуратность в получении почты, но лишь только получалась она, город оживал дня на два, на три, забывая про перенесенную тоску ожидания. Одна из зимних почт привезла, между прочим, интересную для жителей Благовещенска новость — книжку журнала «Время», в которой была напечатана статейка под заглавием: «Из путевых заметок по Амуру». Наделала эта статейка горя! Содом и гомор образовался вдруг из мирного города, — каждый узнавал себя и бесился, ругая автора. Один почтенный господин, названный в статейке обладателем бороды, похожей на половую щетку, до того зарапортовался в своем безграничном озлоблении, что серьезно начал подумывать о протесте против автора, и если унялся, то благодаря исключительно советам своих товарищей, доказавших разгневанному приятелю опасность печатной самозащиты: «смотри, дружок, — говорили они, — будешь защищаться острым оружием, как бы не обрезаться тебе».
К январю месяцу местная полиция стала составлять статистические сведения о числе жителей, лавок и проч. В сведениях этих между прочим было означено, что в г. Благовещенске есть свечной завод и на этом сведения прекратились. Кому он принадлежит, сколько вырабатывает свеч, из какого материала, — об этом составитель статистических сведений благоразумно умолчал. Однажды, при разговоре с одним из чиновников полиции, я спросил, где же это находится свечной завод в городе.
— У вас, — отвечал мне чиновник.