За что сражались советские люди. «Русский НЕ должен умереть»
Шрифт:
Пропагандистская вакханалия, устроенная в зарубежных и ряде отечественных СМИ в преддверии 60-летия Победы, полностью подтверждает это предположение. [775]
Впрочем, нельзя не признать, что в значительной мере подобная ситуация стала возможна из-за нашей собственной нераспорядительности.
Во время войны преступлениям нацистов были посвящены тысячи статей и десятки книг. Алексей Толстой и Михаил Шолохов, Илья Эренбург и Константин Симонов со всей силой писательского таланта рассказывали стране и миру об аде, воплощенном гитлеровцами на оккупированной советской земле. Реальность была страшнее любых выдумок; советские писатели и журналисты цитировали приказы командования вермахта и СС, дневники и письма немецких солдат и офицеров – и этого было более чем достаточно. Когда появилась возможность, в свет стали выходить основательные сборники документов; теперь даже самый большой скептик не мог обвинить советскую сторону в пропагандистском искажении фактов. [776]
775
См.,
776
Для того чтобы убедиться в этом, достаточно сличить опубликованные позднее документы с их изложением в статьях советских пропагандистов. Любой может увидеть: изменений практически не вносится, за исключением обоснованной редакторской правки. Документы говорят сами за себя. См., например: Оренбург И.Г. Война, 1941–1945. С. 304–310; Павлов В.В. Дневники гестаповца // Лубянка: Историко-публицистический альманах. – М., 2005. – Вып. 2.– С. 91—112.
Сборники документов продолжали публиковать и пятнадцать, и тридцать лет спустя. [777] В научный оборот были введены крайне важные документы, однако использование их оставляло желать много лучшего. Причин тому было две.
Во-первых, психологический шок, который получило советское общество, был слишком силен. Исследовать его по свежим следам было все равно, что копаться в незажившей еще ране; должно было пройти время, прежде чем произошедшая трагедия могла стать предметом осмысления. [778]
777
Документы обвиняют. – М., 1945. – Вып. 1–2; Сборник сообщений Чрезвычайной государственной комиссии о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков. – М., 1946; Немецко-фашистский оккупационный режим, 1941–1944. – М., 1965; Мы обвиняем. – Рига, 1967; Преступные цели – преступные средства. – М., 1968; Преступные цели фашистской Германии в войне против Советского Союза. – М., 1987.
778
То же самое произошло с памятью о Холокосте, подробное изучение которого началось лишь в 70-х гг. См.: Вельтцер X. История, память и современность прошлого: Память как арена политической борьбы // Неприкосновенный запас. – 2005. – № 2–3. – С. 34.
Во-вторых, послевоенный Советский Союз оказался не заинтересован в подобных исследованиях – потому, что в уничтожении мирного населения кроме немецких войск и полиции более чем деятельное участие принимали формирования коллаборационистов из национальных республик.
В свое время советская власть сделала очень многое для того, чтобы не дать прорасти семенам межнациональной розни, посеянным нацистами. После войны Кремль проявил удивительную по любым меркам гуманность, амнистировав всех служивших на мелких должностях коллаборационистов и полицаев – если на них не было крови и если они не убежали с немцами. Тем, кто убежал, дали всего лишь по шесть лет ссылки. [779]
779
Полян П.М. Депортация советских граждан в Третий Рейх и их репатриация в Советский Союз // Материалы по истории Русского освободительного движения. – М.: Архив РОА, 1999. – Вып. 4. – С. 396–397; Земсков В.Н. Репатриация советских граждан и их дальнейшая судьба, 1944–1956 // Социологические исследования. – 1995. – № 5. – С. 6–7; Пыхалов И. Великая оболганная война. – М.: Эксмо; Яуза, 2005. – С. 340–345. Дело доходило до того, что в органах государственной власти союзных республик работали откровенные нацистские пособники, которых органам НКВД пришлось выявлять очень долго. Так, в наркомате земледелия Литвы на ответственных должностях трудились: бывший помещик Иозас Петрайтис, состоявший в карательном отряде, член Вильнюсского штаба ЛЛА (антисоветской «Литовской освободительной армии») Мечеслав Брашишкис, а также несколько бывших сотрудников гестапо и вспомогательной полиции (Лубянка. Сталин и НКВД… С. 528–529).
Сделано это было по вполне прагматичным причинам: разоренная тяжелейшей войной страна нуждалась в мире, в единении, а не в расколе. По той же причине через некоторое время на исследования нацистской оккупации был наложен негласный мораторий: тщательные исследования по данной тематике могли нарушить гражданский мир в стране, обострить межнациональные проблемы.
В итоге политическая целесообразность оказалась выше исторической добросовестности. Ужасы нацистской оккупации остались в народной памяти, но не были зафиксированы историками, и лишь в работах, посвященных советскому партизанскому движению, можно было встретить небольшие разделы об оккупационной политике нацистов, разделы, носившие заведомо второстепенный и иллюстративный характер. [780]
780
Эта тенденция оказалась характерной и для постсоветских исследований. См.: Великая Отечественная война. Т. 4. С. 115–167; Партизанское движение. С. 83—101; Попов А.Ю. НКВД и партизанское движение. – М.: Олма-пресс, 2003. – С. 69–77; Война и общество. Т. 2. С. 264–293. Значимым исключением стала лишь вышедшая незначительным тиражом книга «Нацистская политика геноцида и „выжженной земли“ в Белоруссии» (Минск, 1984), носившая, однако, преимущественно справочный характер: почти 70 % ее объема занимают росписи уничтоженных белорусских деревень, лагерей смерти, организованных на территории республики, и наиболее крупных «контрпартизанских» операций.
В Германии, Польше и Израиле исследования различных аспектов истребительной войны на Востоке носило гораздо более основательный характер, чем в Советском Союзе и впоследствии в России. В одной только Германии (по обе стороны Берлинской стены) за тридцать лет было опубликовано несколько десятков монографий по данной тематике. Ханс-Адольф Якобсен исследовал историю появления и реализации зловещего приказа «О комиссарах», Манфред Мессершмидт продемонстрировал, насколько вермахт был пропитан нацистской идеологией, Норман Мюллер и Андреас Хильгрубер рассказали об истребительной войне, Кристиан Штрайт – об уничтожении советских военнопленных, Хельмунт Краусник и Ханс-Генрих Вильгельмс – о преступлениях айнзатцгрупп. [781]
781
Истребительная война на Востоке. С. 9. См. также: Борозняк А. ФРГ: волны исторической памяти // Неприкосновенный запас. 2005. – № 2–3. – С. 61–63; Кёнинг X. Память о национал-социализме, Холокосте и Второй мировой войне в политическом сознании Федеративной республики Германия // Неприкосновенный запас. – 2005. – № 2–3. – С. 96—103; Штанг К. Вина и признание вины: Продолжающиеся трудности при осмыслении старой проблемы // Истребительная война на Востоке: Преступления вермахта в СССР, 1941–1944. – М.: АИРО-XXI, 2005. – С. 70–88.
Советская историческая наука высокомерно игнорировала эти исследования, при этом не ведя и собственных. Изредка, впрочем, разрешалось перевести какую-нибудь зарубежную монографию. Русский перевод работы польского исследователя Ш. Датнера «Преступления немецко-фашистского вермахта в отношении военнопленных» был опубликован в 1963 году; следующей монографии – восточногерманского историка Н. Мюллера «Вермахт и оккупация» – пришлось ждать одиннадцать лет. Эти две работы надолго остались единственными доступными в Советском Союзе исследованиями по проблеме. Был, правда, еще сокращенный перевод блестящей монографии К. Штрайта «Солдатами их не считать» – однако, опубликованная под грифом «Рассылается по специальному списку», эта работа осталась недоступной не только для рядовых читателей, но даже для исследователей.
Неудивительно, что к началу перестройки об истребительной войне, которую вели нацисты против всего нашего народа, забыли. Забыли, конечно, историки и политики. Народная память об ужасе нацистского геноцида еще была жива, и когда писательница Светлана Алексиевич собирала рассказы о минувшей войне, респонденты рассказывали ей такие подробности преступлений оккупантов, от которых можно сойти с ума. Алексиевич могла стать первым отечественным исследователем истребительной политики нацистов. [782] Однако поведанные ей рассказы она сделала символом не преступлений оккупантов, а абстрактных ужасов войны. Никто не спорит с тем, что любая война страшна; однако важно понять, что миллионы уничтоженных советских граждан – это жертвы хладнокровной политики обезлюживания, а не войны. [783]
782
Справедливости ради следует упомянуть подготовленную Алесем Адамовичем, Янкой Брылем и Владимиром Колесником книгу «Я из огненной деревни…» (Минск, 1977). Эта книга также базировалась на воспоминаниях переживших оккупацию людей, однако по стилю изложения оказалась практически нечитаемой. Лично для меня представляется непостижимым, как можно сделать нечитаемым такой материал – однако факт остается фактом.
783
То, что не сделала Алексиевич, сделал германский исследователь Пауль Коль, собиравший рассказы переживших оккупацию в то же самое время. Его итоговая книга была посвящена именно нацистским преступлениям: Kohl P. «Ich wundere mich, dap ich noch lebe»: Sowjetishe Augenzeugen berichten. Glitersloh, 1990. Поистине, нет пророка в своем Отечестве!
К сожалению, это не было понято и осознано – и вскоре в уничтожении нацистами советских мирных граждан и военнопленных неожиданно стали обвинять советскую же власть, которая-де провоцировала добропорядочных немцев на жестокие и массовые убийства, а тех, кто выживал под оккупацией, гнала в сибирские лагеря. Все это было не более чем повторением тезисов геббельсовской пропаганды, однако добровольно разоружившаяся официальная историческая наука не смогла адекватно ответить на нападки антисоветских пропагандистов; нападки столь же агрессивные, сколь и лживые.
И вот уже нашу страну обвиняют в оккупации Прибалтики – и обвинения эти исходят из уст наследников тех самых карателей, которые уничтожили сотни тысяч евреев, русских, белорусов и украинцев, которые солили в бочках отрубленные головы крестьян и бросали в колодцы младенцев. От нас уже требуют миллиардных компенсаций и «покаяния» – а мы не можем достойно ответить.
Вот уже Советский Союз представляют таким же воплощением зла, как нацистский Рейх, и вскормленные перестройкой демократы упорно и ненавидяще бормочут: нет, у нас был фашизм почище гитлеровского!
Да знают ли они вообще, что такое фашизм и какое горе принес он нашей стране?
Вот уже недобитые власовцы голосят на все лады о мифических преступлениях советских партизан и Красной Армии. Еще бы им не голосить – ведь именно злодеяниям нацистов и их местных пособников так мешали бойцы советского Сопротивления!
Но и на эту злобную клевету мы не слышим возражений.
Не потому что возразить нечего – потому что возразить некому.
В Израиле историей Холокоста занимаются многие специализированные научные институты; у нас же нельзя назвать ни одного исследователя, который бы систематически занимался разработкой истории нацистской истребительной политики на оккупированных советских землях – этого, по определению германских историков, «другого Холокоста».