За что страдают боги
Шрифт:
Из ветра чёрного и праха,
Из тени вышел образ вездесущий –
Укутан в саван – смерть несущий.
Заткнулись сразу вурдалаки,
Открыв глаза, как у собаки
И черти пляски прекратили,
В истоме ужаса застыли.
Смерть подошла поближе к господину
И протянула руку не спеша,
Косу поправила за спину,
Злорадно усмехалась – чёрная душа.
– Потанцуем? –
В объятья человеческого слуха.
Играла в пьяной голове баллада
И танец смерти начала старуха.
Наутро в свете пробуждений,
В тревоге полной удивлений,
Лежал среди могил один,
Заблудший ночью господин.
Его глаза от ужаса застыли,
В холодной мимике спасенья
И слышно, как собаки выли
балладу смерти избавленья.
…Живя, всё время в пьянстве
И потехи, и ради дури,
Чтоб потом сходить с ума;
Не надо далеко ходить за смертью –
Время обогнав, она тебя найдёт сама!
Чёрное в белом
I ЗНАКОМСТВО
В приятный летний день,
когда, свисая в небе солнце грело,
тёплый ветер раздувал листву и тень,
борясь со светом смело,
ползла везде, как злобный червь,
тащила за собою чёрный шлейф –
была под властью время.
Я в парке отдыхая от забот,
не замечая вольности природы,
сидел на лавочке с бутылкой пива.
Вокруг ходил народ простой и
улыбаясь мило от свободы
гордился качеству погоды.
Поддавшись воле настроенья
и наслаждаясь тёплым днём,
создал на лавочку давленье,
сменил бутылки обновленье и,
если б не почувствовал волненье
то скоро встал бы и ушёл,
но рядом сел со мною по соседству,
спросив нескромно разрешенья,
приятный с виду человек.
В костюме чёрном, выглядел богато и
не поднимая век, спросил меня,
как будто виновато и с сарказмом:
– Какой сегодня век?
Я растерялся.
И с видом непонятным на лице
(меня дурманило от пива), ответил:
– Двадцать первый! –
Губами, возмущаясь криво,
подняв дугу своих бровей,
напряг своих мозгов корней,
вопрос воспринял шуткой верной.
– Я не шучу! – Ответил человек. –
А просто восхваляюсь поколению! –
и начиная разговор со мной,
он посмотрел мне прям в глаза,
в которых я, увидел неземной,
но как слеза простор во времени.
В его улыбке, словно пробежал укор
и на меня почти в упор
повеял холодом внезапный взгляд.
Он начал снова разговор,
а голос, словно изнутри
ворвался в душу моего дыханья
и в силу притязанья,
что извне, он вполне серьёзно
и учтиво, с поклоном головы представился:
– Меня зовут Номед. Я неместный,
но особо повсеместно,
может там, а может тут,
отдельным людям всё-таки известен.
Небрежно и уверенно в движении,
он достал сигару из кармана и
упорно раскурив её, задумался.
Я же в этой паузе очнулся спешно,
словно вдруг проснулся и назвался:
– А меня зовут Иван.
«Не знаю, почему, я это имя выбрал?»
Он улыбнулся, словно знал,
как звать меня на самом деле и
несмотря на весь обман,
его мой голос не обидел,
а наоборот развеселил.
Самоуверенно вдыхая дым сигары,
как будто всё вокруг
отныне принадлежит ему,
расслабился на лавочке довольно и
придавая наглости картине
продолжил снова мысль свою:
– Ты в Бога веришь?
Меня вопрос застал врасплох;
не каждый раз, когда я отдыхаю,
мне задают вопросы смысла –
кто Бог, и почему я должен верить?
Для размышления глотнув
очередной глоточек пива,
я постарался на вопрос ответить:
– Я считаю в Бога верить надо и
дожидаясь своего распада,
он твёрдо врос в историю свою.
В душе у каждого, он свой,
а так, чтоб биться головой пустой,
перекрестившись останавливать дыханье,
это всё не входит в мой канон
и все страдания – причина дней,
скорей создание порока в ней.
Так называемый Номед,
внимательно и скучно
слушал мой ответ,
не отрываясь от сигары
и кивая вслед развил дискуссию
на эту тему:
– Что может для тебя,
твой Бог, тебе же сделать? –
И не дождавшись моего ответа
раздул теорию всемирного портрета.
– Ничего! Он жалкий трус!
Следит за человечеством,
которое не верит самому себе
и ждёт пока улягутся дела,
а потом тебе же возмущаясь
закроет перед носом дверь.
И после этого:
хоть верь и хоть не верь,
распоряжаясь, этим душам
несомненно, откроется
уже другая дверь.
Извечная борьба
добра над злом в итоге