За чудесным зерном
Шрифт:
— Ну, ладно, — вздохнул во второй раз вузовец и потянулся за чаем для заварки.
Чай лежал в коробке из-под монпасье; в той же коробке лежали пуговицы, карандашные огрызки и четвертушка облигации № 026714, серия шестая.
В течение трех дней гудело студенческое общежитие. Прибегали, расспрашивали, осматривали облигацию, тормошили Тышковского — и давали советы, бесконечное количество советов о том, на что израсходовать выигрыш.
В глазах студентов Тышковский был уже владельцем отдельной квартиры, лодки, библиотеки, велосипеда и не менее двухсот пар брюк.
Тышковский стал знаменитостью.
До сих пор его знали только как самого молчаливого человека во всем общежитии, настолько молчаливого, что Васька Орловцев — сосед по койке — уверял, будто бы первые полгода совместной жизни он считал Тышковского глухонемым.
Но теперь «глухонемому» приходилось волей-неволей отвечать на сотни вопросов.
Правда, и теперь он больше ограничивался краткими — «угу!» или «м-м-м…»
К концу третьего дня выяснилось, что две другие четвертушки облигации принадлежат научному сотруднику — Ивану Викентьевичу Веселову. А последняя четвертушечка была записана да имя профессора Петровского.
Разумеется, сам Клавдий Петрович понятия не имел о своем выигрыше, и если бы облигация не хранилась у Мирзаша, то сам профессор ни за что бы не вспомнил о ней.
Но зато он один из всех трех выигравших счастливцев ни минуты не раздумывал о том, какое назначение дать своему выигрышу. Встретившись при получении денег в банке с товарищами по удаче, Клавдий Иванович в ответ на вопрос Веселова, который с улыбкой его спрашивал, куда профессор денет такую уйму денег, сказал просто и кратко:
— Разумеется, на экспедицию в Центральную Азию.
И эта нелепая по существу фраза, потому что 1250 руб. были ничтожной суммой для такой дальней экспедиции, — эта фраза прозвучала так уверенно и спокойно, что не показалась нелепой ни Веселову, ни Тышковскому.
Все трое, шагая по московским улицам, рассуждали о поездке Клавдия Петровича.
И когда вечером Васька Орловцев, вернувшись с лекций, зашел в свою комнату, — он был немало удивлен, услышав голос Тышковского. Тышковский сидел верхом на спинке кровати, и, водя пальцем по географической карте, с жаром пояснял товарищам маршрут задуманной экспедиции.
— Конечно, выигрыша не хватит, но профессор Петровский выхлопочет субсидию. Ведь он — один из лучших специалистов. Да и Веселов — парень не промах. Не беда, если я кончу вуз годом позже — зато уж работенку напишу — ого-го! — Тут Тышковский поцеловал кончики пальцев.
— Правда, Васька? — хлопнул он по плечу товарища.
Но Орловцев, ошеломленный такой длинной речью «глухонемого», в свою очередь мог только ответить:
— М-м-м…
Веселов и Тышковский уехали вперед в Туркестан и ждали там Клавдия Петровича.
Профессор уже собирал свои вещи, вернее — вытаскивал их из ящиков и шкафов и разбрасывал по всей квартире. Костя терпеливо наводил порядок.
Он старался заменить туркмена. По утрам Костя мчался за Клавдием Петровичем, догонял его на лестнице и надевал на него забытый пиджак. Днем мальчик хозяйничал, вечером кормил профессора.
Теперь уж не Клавдий Петрович возил Костю к Мирза-шу, а наоборот: мальчик доставлял туда профессора.
Мирзаш всякими способами проверял, все ли в порядке на Сивцевом Вражке. Костя давал точные ответы до тех пор, пока больной со вздохом облегчения не опускал на подушку свою беспокойную голову и не шептал:
— Хорош мальчик! Ах, хорош!
Костя постепенно укреплял доверие Мирзаша.
Зато к насмешливому Вите Мирзаш относился все враждебнее. Его сердило то, что Витя не питал никакого уважения ни к нему, ни к самому профессору.
А Витя не замечал этой неприязни и ежедневно доказывал товарищу, что профессор свободно мог бы их взять с собой.
— Лишние два человека в таком деле — не обуза, — рассуждал Витя, — особенно такие люди, как мы.
Костя не отвечал. Он жарил котлеты.
— Я стреляю, — продолжал Витя, — езжу верхом, знаю язык Средней Азии, ем немного.
— Положим, — перебил Костя, — ешь ты за троих, язык знаешь неважно, да и стреля…
— Ну, и врешь, стреляю я хорошо. Даже Халим говорил…
— Пусть — хорошо. Только боюсь, что этого мало. Главное в этом деле, по-моему, не профессор, а Мирзаш. Его и уговаривай.
Но Витя не желал уговаривать Мирзаша. Он предпочитал бегать по Москве и глазеть на шумные улицы. Возвращаясь на Сивцев Вражек, Витя усаживался в кресло и мечтал о поездке в Азию (он был твердо убежден в том, что поедет) или же поддразнивал Костю, который возился с профессорским хозяйством.
Мирзаш был отчасти прав.
К профессору Витя действительно не чувствовал особенного уважения. Маленький рассеянный человечек казался мальчику чудаком, и Витя не понимал, как этот чудак может быть профессором, ученым, знаменитостью. Археологией Витя не интересовался. И его удивляло то, что профессор, равнодушный к еде и платью, так дорожит старыми вещами, которые хранились в стеклянных шкафах.
Во всей квартире одни только эти шкафы содержались профессором в безукоризненном порядке. В них Клавдий Петрович хранил кое-какие свои археологические находки. Там были древние монеты, кувшины, пергаменты, украшения. Но лучшие находки Клавдия Петровича хранились в музеях.
Костя почти каждый день принимал от почтальона обширную корреспонденцию. Это были письма от иностранных коллег Клавдия Петровича.
Читая эти письма, профессор иногда улыбался, иногда злился и фыркал. Среди вежливых фраз профессор улавливал недоумение по поводу его совместной работы с «большевиками».
Клавдий Петрович ерошил свои волосы и писал коллегам ответы.
Писал он неразборчивым почерком, похожим на иероглифы. Клавдий Петрович около сорока лет возился то с египетскими, то с китайскими, то с древне-персидскими надписями, оттого, может быть, и его почерк приобрел сходство с этими надписями.