За державу обидно

Лебедь Александр Иванович

Начальник штаба доложил обстановку: «Рязанцы и костромичи выгрузились, построились в колонны. Выслали разведку и выставили охранение. К действиям готовы! Въезды на аэродром забиты КамАЗами, КРАЗами с бетонными блоками и щебнем. Прикрыты эти импровизированные баррикады нагло ведущими себя группами численностью от 50 до 150 человек. Стрелковое оружие имеется, но относительно немного. Кроме того, подвижные группы на легковых автомобилях катаются по периметру аэродрома, обстреливают приземляющиеся и взлетающие самолеты. Группы противодействия высланы. Задача, — начальник штаба хмыкнул в темноте, — … задачу доложит… командир полка. Меня не было, а он ЕЕ лично от министра обороны получил».

Командир полка полковник Юрий Алексеевич Наумов — офицер исключительных деловых качеств: мудрый, взвешенный, обстоятельный, способный одинаково

успешно командовать полком и в мирной, и в боевой обстановке. В числе его положительных качеств было и такое, совершенно необходимое для уважающего себя офицера: абсолютное отсутствие боязни перед начальством, но тут он что-то замешкался:

— Докладывайте, Юрий Алексеевич, в чем дело? — сказал я.

— Разрешите воспроизвести, товарищ полковник. — Ну, воспроизводи!..

Министр обороны поднес мне к носу кулак и сказал: «Попробуйте, мать вашу так, не возьмите!.. Передай Лебедю!»

— Это все?

— Все!..

— А чего взять-то?

— Да Баку. Больше здесь брать нечего.

Задача — взять двухмиллионный город — милая и простенькая. Но тут я был вызван к телефону. Командующий ВДВ генерал-полковник Ачалов задачу уточнил и конкретизировал. Картина прояснилась. Я отдал предварительные распоряжения и пошел на КПП разбираться. До Баку 30 километров, чтобы успешно выполнить задачу, надо было вначале успешно выбраться с аэродрома.

КПП как КПП: окна, предусмотрительно заложенные мешками с песком, напряженные солдаты из аэродромно-технической роты с автоматами в руках. Рассредоточенное парашютно-десантное отделение, прикрывающее и КПП, и этих солдат; за воротами во мраке — контуры большегрузных машин; между ними мелькают контуры людей, у некоторых в руках автоматы, двустволки; раздаются мат, вопли. Я попытался вступить с ними в переговоры:

— Мне надо пройти, и я пройду. Армия — это не кошка, которую поймали за хвост: визжит, царапается, а сделать ничего не может. Мир вашим домам, освободите проход, я гарантирую, что ни один волос не упадет с вашей головы.

В ответ истерическое: «Вы не пройдете… Мы все ляжем, но вы не пройдете…»

Пока мы так мило разговаривали, под покровом темноты на аэродроме кипела работа. В трехстах метрах (справа и слева от КПП) саперы резали проволоку аэродромного ограждения, готовили проходы для машин. Колонны двух рот с потушенными фарами выдвигались в исходное положение. На броне каждой роты десантом сидела еще одна рота. Хорошо груженные «Уралы» готовились к работе в качестве тягачей и толкачей. Что это такое? На бампер «Урала» крепились 2–3 больших бревна, к ним 2–3 ската. На лобовом стекле панцирная сетка, от пуль не спасет, а от камней и гранат — очень даже. Водители и старшие машин в касках и бронежилетах, окна открыты, у старшего автомат наготове, у водителя — на коленях.

Прибывший офицер доложил мне шепотом, что все готово! Я подвел итог разговору: «Ну, черт с вами, я вас предупредил». В ответ улюлюканье, свист, ликующее злорадное гоготанье.

Как всегда в таких случаях — обмен впечатлениями о мнимо одержанной победе.

— Вперед! — приказал я.

Через проделанные проходы роты вырвались на шоссе. В считанные секунды замкнули клещи. Десант спешился и с криком «ура», стреляя в воздух в целях создания паники, атаковал с двух направлений.

Не ожидавшие такого свинства «победители» с воплями разбежались по находящимся на противоположной стороне дороги виноградникам, но не все, 92 человека были отловлены, сбились в кучу. От былого торжества не осталось и следа. Убитых и раненых не было. На земле валялось оружие, хозяев у него, естественно, не нашлось. Ведь ночью все кошки серы. «Уралы» растащили и растолкали КРАЗы и КамАЗы. Путь был свободен.

Рязанский полк, а за ним Костромской двинулись на Баку. Тульский я придержал в резерве, на случай непредвиденных обстоятельств. Командный пункт развернули здесь же, на аэродроме, в двух комнатах офицерского общежития. Рязанцы шли тяжело. В общей сложности им пришлось расшвырять, разбросать, преодолеть 13 баррикад разной степени плотности, 30 километров и 13 баррикад. В среднем одна на 2–2,5 километра. Дважды противодействующая сторона применяла такой прием: по шоссе, где предстоит пройти полку, мчится наливник тонн на 15. Задвижка открыта, на асфальт хлещет бензин. Топливо вылито, наливник отрывается, а из окружающих виноградников на дорогу летят факелы.

Колонну встречает сплошное

море огня. Ночью эта картина особенно впечатляет. Колонна начинает с двух сторон, по виноградникам, по полям обтекать пылающий участок; из виноградника гремят выстрелы; роты скупо огрызаются. Тягостная в целом картина. Здесь надо попробовать проникнуть в психологию солдата. Этому 19 — 20-летнему парню никогда, ни на каком из этапов воспитания — ни в детском саду, ни в школе, ни в СПТУ, ни в техникуме, ни в институте, не говорили — убей! Его этому никогда не учили. Если быть точным — учили, но абстрактно. Мишень, она и есть мишень, она безлика, ей никогда не придавались характерные контуры солдата того или иного государства. Этого целевого обучения, смысл которого вкладывается в одно слово «Убей!», не осуществлялось даже по отношению к армиям стран вероятного противника. А здесь не вероятный противник. Это Азербайджан, и солдаты из школьной географии в той или иной степени усвоили, что это одна из союзных республик, наша земля, наши люди. И с ними вместе, в одном строю служат солдаты-азербайджанцы, и многие из них из Баку. И летел он сюда, солдат (казенный человек) не в гости, а по приказу. С задачей остановить кровопролитие, замешенное, как многие из них полагали на крупном, не рядовом, но тем не менее недоразумении. И нет в нем агрессивности и злобы. Нет пред внутренним взором образа врага. А есть тоска и недоумение. За что дерутся — черт его знает. А ты — лезь, разнимай, растаскивай. Подставляй голову. За что? Во имя чего и почему ВДВ? Мы что — жандармы? Большинство из них идут по сути в бой настроенные добродушно и благожелательно, уверенные, что если поговорить и объяснить, то люди поймут, прекратят убивать друг друга. То есть идут в бой настроенные не для боя, а с них быстро и жестко сбивают добродушие и благожелательность потоком визгливой брани и оскорблений, автоматными очередями из мрака. И они — эти двадцатилетние парни, видя, как их убивают ни за что, свирепеют, воедино сливаются инстинкт самосохранения и жажда мести. Играет воспитанный десантный «шовинизм» (нет задач невыполнимых, никто, кроме нас). Пробуждаются агрессивность и ненависть к подло стреляющим из темноты. И вот уже нет мило улыбающегося мальчишки, которого где-то ждут девушка и мама, который озабочен вопросами демобилизации, куда пойти учиться, кем устроиться работать. А есть свирепый, хорошо обученный волк, рядом с которым только что пал его товарищ, душа его польза одной черной страстью — рассчитаться.

Эти тридцать километров стоили рязанцам семерых раненых с пулевыми ранениями и трех десятков травмированных кирпичами, арматурой, трубами, кольями. К 5 часам утра полки овладели назначенными им районами. С востока, со стороны аэродрома «Насосная», в город вошла Псковская воздушно-десантная дивизия. Кроме того, масса мотострелков, подразделения которых были укомплектованы наспех призванными «партизанами» из Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев. Тот же город, те же люди. Только в ноябре 1988 года это был живой, бойкий, яркий, темпераментный южный город. Он цвел улыбками и цветами, а теперь угрюмый и подавленный, захламленный, со следами боевых действий и ненавидящими всех и вся людьми.

Началась ставшая уже привычной, но не ставшая от этого более простой и легкой работа по организации комендантской службы, по обустройству, по отлаживанию всех систем жизнеобеспечения.

Но тут уже плановая работа не получилась по ряду причин. Во-первых, саботаж всех распоряжении военного командования. Меньшая часть саботировала сознательно, а большинство — по принципу: «Вы уйдете, а нам здесь жить!» Во-вторых, «революционная» деятельность существенно подорвала материальные ресурсы города. В-третьих, не было уже генерала Тягунова, который один, без всякой охраны, ездил по самым горячим точкам: длинный, худой — лез в свалку. Высокий дребезжащий голос его действовал на людей магически. Он умел укрощать самых буйных. К тому же он был организатором! А по большому счету Державный Генерал. Было и в-четвертых, пятых и шестых… В общем, закрутилась нервная свистопляска. Полки беспрестанно дергали. От самых высоких начальников командиры получали свирепые, но скороспелые и непродуманные приказы, суть которых зачастую сводилась к формуле: «Стой там — иди сюда!» Приказы эти отдавались порой минуя меня, я начинал уточнять у соответствующих начальников эти приказы — и нередко нарывался на брань, а брань — это всегда от слабости и растерянности.