За две жизни до мечты
Шрифт:
– Серый, это ты был, что ли?
Я замер. На мгновение повисла тишина. Вопрошающий явно ждал ответа, но я никак не решался говорить. Боялся, что догадка может подтвердиться.
Ждать пришлось недолго. Сверху послышались шаркающие шаги и, когда опухшее, небритое лицо оказалось в поле зрения, я не сразу узнал в нём Вовку. Беззубый рот растянулся в широкой улыбке, а чёрно-жёлтые, грязные ручищи уже тянулись к моим плечам, чтобы заключить в беспощадные объятия. Я стоял, оглушённый, шокированный, и с трудом вдыхал тошнотворный запах немытого тела, дешёвого табака и многодневного перегара.
– Старик! Ты куда пропал-то, друг!? Ха! Красавчик! Серый! Вижу – поднялся! Солидняк!
Слово «поднялся» он произнёс с наигранной важностью, протягивая букву «я» и расплываясь в беззубой улыбке.
– Ты как вообще? Вернулся, что ли? – Повисла пауза. – Ёли-палы, это ж я! Ты чё? Не узнал? Вован я! Ну? Друзяка, ёптить! Х-а-а!
Он снова полез обниматься. Я не отвечал и просто смотрел прямо перед собой. Говорить ничего не хотелось.
– Слышь, ну ты чё немой стал?! А? – полушутливо заглядывая прямо мне в глаза, но уже явно начиная сердиться, проорал он. – Это ж я – Вовка! Ну? Вован! Это у меня в организме дефицит фосфора! Помнишь? Мы же с тобой в пробирки ссали хором!
После этих его слов сдержать улыбку уже не получилось, а он как-то сразу успокоился, отступил на шаг, с ног до головы меня осмотрел, продолжая искренне улыбаться, склонил голову набок и тихонько прошептал:
– Серый… – по его опухшим, небритым щекам вдруг потекли слёзы.
Я оторопел. Он смутился, старался улыбаться, но слёз сдержать не мог. Только разводил руками, и отворачивался, часто моргая и тихонько бормоча:
– Ну, вот, мля… Друган приехал… – а потом как заорёт: – Друг приехал, ёли-пали!!! Друг!
Щёлкнул замок одной из квартир. Из-за приоткрытой двери показалось испуганное лицо тёти Муси – нашей общей соседки. Она окинула нас гневным взглядом, фыркнула что-то невразумительное и негромко пробубнила:
– Понажираются… – Затем отвернулась и захлопнула тяжёлую дверь.
Я понимал, что нужно было что-то говорить, но не знал что именно, а тем более – с чего начать. Выпалил первое, что пришло в голову:
– Ты не заболел, старик? Выглядишь, если честно, не очень. Прости за прямоту.
Вовка отмахнулся, утирая слёзы засаленным рукавом уставшей ветровки.
– Да что со мной станется? Я проспиртован как лягушка в колбе. Ни одна зараза не пристанет.
– А живёшь где?
– Как где? Там же, где и раньше – дома у себя! Я как раз к себе шёл, а тут ты на меня набросился! Чуть не убил, подлец! Ты вообще далеко собрался? – На лице у Вовки снова сияла беззубая улыбка.
– Да я в город на один день приехал, вечером поезд, возвращаюсь в столицу.
– А-а-а… Понятно… А я думал, мы с тобой сейчас это… – он сжал руку в кулак и потряс над головой. Я в ответ только пожал плечами. Вовка разом погрустнел, вздохнул, перевёл взгляд на окно и прищурился. Затем, будто внезапно что-то вспомнив, торопливо пролепетал:
– Слышь, Серый, займи чирик, а? Ты в следующий раз приедешь, я обязательно отдам. Сейчас, понимаешь, просто период такой в жизни… Как-то одно на другое наложилось – мама умерла, с работы уволили… Короче, там рассказывать долго…
– Мама умерла?
– А? А, ну да… Да там, в общем, история та ещё – долго рассказывать… Мне-то много не надо, Серый! Так, макарон каких-нибудь купить, а дома кабачки есть консервированные – мамка ещё закрывала, царство ей небесное.
Было ясно как день, для чего ему нужны деньги, но отказать старинному другу не решился. Поэтому и предложил альтернативный вариант развития событий, а Вовка на него с удовольствием согласился. Уже через пятнадцать минут мы сидели под ещё пригревающим октябрьским солнцем на летней площадке небольшой шашлычной, а когда принесли наш заказ, Вовка лихо подхватил запотевший графинчик и так же лихо разлил водку по пластиковым стаканам.
– За встречу! – торжественно продекламировал он и, не дожидаясь, залпом осушил посуду. Не поморщившись. Крякнул, закусил корнишоном, откинулся на спинку пластикового стула и великодушно разрешил:
– Рассказывай!
Я вкратце описал, чем занимался последний десяток лет, а он мне рассказал, как не вышла у него карьера военного, как связался с азерами с рынка, а те его подставили на валюте. Как отсидел он пять лет за эту подставу и как перебивался после отсидки на стройках разнорабочим. И о том, как запил от безысходности, тоже рассказал.
– Ты думаешь, я не понимаю, что я алкаш конченый? Я пьянь, а не идиот, Серый. Не хуже тебя это понимаю. Знаю, что смерть мне будет от водки, но ничего не могу с собой поделать. Да и хочу ли, тоже не уверен. Бабу мне надо путёвую, чтобы в ежовых рукавицах держала. Только где ж её возьмёшь такую, чтоб на меня полубомжа повелась? Если бы баба, Серый, – клянусь! Детей бы завёл! Воспитывал бы! Я бы их в футбол научил… Помнишь, как я в футбол бегал? А!? Всех мы с тобой делали как сынков! Козырная команда была!
Вовка приуныл, глядя на шумящий вдалеке проспект.
– У тебя работа-то есть? – спросил я.
– Ну вообще я на столярке последний раз батрачил. Но там хозяин – та ещё падла – на зарплату прокинул. Я его послал и сейчас вот месяц пока без работы. Но я ищу! Если ты за бабки паришься, то обещаю…
– Да не переживаю я за бабки, угомонись. Если тебя так это волнует, то в следующий раз ты меня угостишь, договорились?
– Не вопрос, старик! О чём речь вообще?
Мы неспешно закончили обед и пешком отправились в ЖЭК, чтобы уладить кое-какие вопросы, связанные с приватизацией квартиры. По дороге Вовка долго пел мне оды о том, какой я молодец, что выбился в люди и всё такое прочее. Я из уважения слушал, а на душе было горько и паскудно. Наверное, от того, что не мог ответить ему тем же.
Чем больше я размышлял о Вовке и о его положении, тем сильнее крепла уверенность, что нужно его как-то спасать. Надо обязательно что-то делать! Он остался совсем один. А как расплакался в подъезде? В общем, не было у него теперь никого, кроме меня, и бросить его, означало бы – обречь на медленную, но верную гибель. Такого морального права у меня не было.
– А помнишь наш чердак? Ну, лабораторию эту и балку деревянную с надписями. – Вовка улыбался, когда говорил это.
Я тоже улыбнулся и кивнул. В груди как-то потеплело и немного заныло. Эдакая лёгкая, но сладостная боль.