За дверью
Шрифт:
Психологически гораздо тяжелее становилось пережить такие моменты, в которых капитану хотелось пожалеть преступника, ассоциировать себя с ним. После изучения дела он понимал, что тот, на кого он охотится, считает себя обязанным совершать преступления. Трудно становилось и по другой причине. Возникшее чувство вины за все жертвы, которые оказываются на пути убийцы, очень часто грызло его изнутри, мешая работе. А преступников с их жертвами он начинал жалеть тогда, когда душегубы признавались во всем и рассказывали ему о мотивах, которые двигали ими. А раскалывались
Кто-то убивал из-за денег, кто-то по идейной составляющей. Бывали и религиозные фанатики, даже сатанисты и приспешники дьявола. Так или иначе, в практике следователя никогда не было серийных убийц с мотивом, игнорирующим все перечисленные. Многих преступников, пойманных им, объединял банальный экономический мотив, очень чувствительный и близкий самому следователю. Он тоже бедствовал, как и эти люди. Терял деньги на ставках, пропивал, занимал в долг. Сам дважды чуть не убивал и не насиловал из-за средств к существованию. Быть может, по причине своей финансовой и сексуальной неудовлетворенности он и слыл таким безумным, жестким и одновременно очень справедливым в отношении обездоленных, горюющих. Никто так и не мог определить, что у него на уме и на какие невероятности он вообще способен.
Как бы иногда не хотелось, а всегда что-то ему мешало поступить как преступник. Непонятные ему самому обстоятельства отодвигали неизбежное. Его мысли о сладости совершенного преступления никогда не переходили в действие. Он ограничивался косвенным удовольствием – поимкой или убийством преступников.
Может теперь уже пора и все слова истлели?
***
– Может быть скажешь, как ты ее насиловал? – Пытливо требовал ответа Крылов. – Как разворотил все ее внутренности, матку. А?
За полтора часа следователь так и не смог добиться ответов на свои вопросы. Ему бы сейчас не помешал отдых или разговор на какую-нибудь отвлеченную тему.
Игорь Петренко все время только смотрел впереди себя и немного хныкал. Временами он доставал металлический нагрудный крестик и целовал его, читал молитву. Ноги тряслись, руки он почти не мог контролировать. Он постоянно ощущал холод, о чем много раз говорил. Однако циничный следователь не реагировал на просьбы и продолжал гнуть свою линию.
Михаил пробовал давить на мужчину лишением базовых вещей вроде еды, воды. Сыщик игнорировал его взывания и мольбы, всецело посвящая себя игре в поддавки. Он надеялся на скорую победу. Петренко быстро сломается под гнетом. Но после двух часов почти безостановочного допроса ситуация никак не изменилась, властная и прямолинейная политика капитана не имела успеха. Скорее наоборот, она еще больше закрывала Петренко в себе.
Время подбиралось к семи часам вечера. На улице уже темнело в это время. В камере, где проводился допрос, единственное оконце выходило только на всегда темный внутренний двор, заваленный снегом и различного рода хламом, за которым возвышался трехметровый забор с колючей проволокой. Противное и депрессивное место. В отдалении бледно мерцали огни прожекторов и уличных ламп, задворки города, задворки мира. Игорь то и дело пытался вглядеться туда, в апокалипсис, в место, откуда он когда-то сбежал, но рисковал вновь вернуться.
В самом помещении ничего кроме голых бетонных стен, кроватки, стола и двух стульев не было. Допрос проводился прямо в камере, в которую поместили мужчину. Слабое освещение покачивающейся ржавой лампы и гнетущая атмосфера сумерек придавала беседе несколько дьявольский характер.
– Побойтесь бога, не гневите его. – Говорил мужчина, целуя крест.
– Атеист я, понимаешь? – Устало процедил следователь, рухнув на погнутый металлический стул. – А ты и дальше верь в свой "Город Солнца".
– Верьте или не верьте, а бог и к вам придет.
Михаил откинулся назад, насколько это возможно.
– Хочешь секрет? Заповеди не подчиняются правовым нормам, а местами даже и противоречат им. Именно поэтому мне даже по долгу службы верить не положено.
Петренко ненадолго повернул корпус к Крылову и посмотрел ему прямо в глаза. Капитан заерзал на стуле от страшной улыбки истерзанного мужчины. Рот у того наполнялся кровью, шатались зубы. Взгляд одновременно и пронзал насквозь, и жалел.
– Я вижу вас, полностью… Вы делали много плохих вещей. Каждая губит вашу душу и приводит к осознанию собственной никчемности. Я знаю, какого это. – Мужчина принял скорбное выражение лица и видя, что собеседник прикрывает рот и зевает, словно перебил его. – Позвольте мне договорить. Я переступил через десяток людей, а то и больше. Лишь недавно я нащупал нужный путь – путь спасения. При этом я даже близко не пришел к пониманию ценности жизни. Если бог позволит мне взять вину за чужие ошибки, я, конечно же, возьму ее. И вы тоже можете спастись, но учтите, вам будут мешать.
– Кто же? – Иронично усмехнулся капитан.
– Те, кто вас окружает. Из-за них вы пойдете по очень тонкому льду. Любое неаккуратное движение с их стороны, и вы провалитесь в холодную воду безвременья.
Крылов приподнял острый подбородок и нажал на него пальцами, кожа резалась от грубой щетины. Другой рукой он теребил по столу, представляя, будто играет с пустой рюмкой из под водки. Затем он спокойным, прокуренным голосом сказал:
– Вот что, христианин, моя работа заключается в том, чтобы не верить людям, а верить фактам. А об остальном я подумаю.
Капитан поднялся со стула и медленными шагами заходил по комнате. У него возникла мысль обратиться к Бельцеру за помощью в допросе, раз у него самого не получается.
– Да как же можно, особенно при вашей-то работе?
Мужчина говорил тихо. Его голос, смиренный и дрожащий, будто бы внушал капитану, что на него бесполезно давить. Нужны другие способы.
– Работа как работа, не чета твоей.
– Я тружусь на заводе. По две нормы в день делаю. С божьей помощью исправляться вот начал. Да вот незадача, не отпускает меня прошлое мое. – Мужчина, отвернул голову в сторону и вновь стал покачивался на стуле и про себя молиться.