За двумя стенами
Шрифт:
Наверное, прав был тот, кто сказал: генерал нужен до тех пор, пока в нем видит силу начальник, его посылающий. А раз сила ушла - уверенность значит - то и генерал ушел.
И маршал опять тяжело вздохнул.
Что-то не ладилось и у него самого.
То ли силы были уже на исходе, то ли попросту, как говорят, пороху не доставало для заряду.
Может, это власть так давит или же обязанность перед другими?
Кто его душу знает. Возьми вон моего Иванова. Тьфу ты, и фамилия-то какая: прямо, как в сказке. Что ему надобно от жизни? Сейчас, в войну?
Да, ничего. Выжить и все. А там, как бог пошлет. Может, это и правильно, но с другой стороны - думать ведь тоже надо.
А то - "есть","так точно", "никак нет, товарищ Маршал Советского Союза".
Тьфу ты, черт, добавка какая-то несуразная. Ну, почему, не просто "маршал" или "маршал войск*.
Нет, надо обязательно добавить - "Советского Союза".
И поделать ничего нельзя, даже ему. Решили так хором и все. Закон, говорят, такой.
Чей закон-то? Народа?.. Да, ему наплевать на все это. Какая ему разница в погонах-то.
Ему жить бы лучше, да без войны - вот и вся его радость. Вот, вот, именно без войны...
Но ведь жили же раньше и что? Радовались? Да, поначалу да. Но потом, в годы голодовки, в годы, так называемых, партийных и других чисток - нет.
Боялись?!!
Вот что стыдно. Стыдно для народа, отвоевавшего себе у таких же власть, но не сумевшего ею, как надо, распорядиться.
Не сумевшему осознать до конца, что ему надобно от самой власти. Вот и возвеличили себе и другим кумира.
Не-е-т. Нет. Ленина трогать не будем. Он свят. По крайней мере, сейчас. Он никому пощады не давал. Ни себе, ни другим. И умер.
Но умер, конечно, не от пули, якобы пущенной какой-то Каплан. Теперь, это знают все или точнее те, кто копался там, внизу, в архивах или у кого доступ имеется.
Вряд ли это народу будет нужно знать. Но может и придет время, когда все выяснится. Но до него еще, ой, как далеко. Даже не видно. Пусть, себе лежит с миром до тех пор.
Не в Ленине тут дело, а в людях. В простых и таких же, как он сам, людях.
Кто позволил одеть себе на голову хомут в лице дармоедов, каких-то гепеушных начальников и каких-то пресловуто богатых чиновников верхнего политаппарата?..
Что это я несу? Неужто, прорвалось? Иль это я так, со злобы на самого себя?
Нет, вряд ли. Хотя, если честно признаться, надоело. Надоело, до не могу. Но как подавить в себе это?
Как признаться и можно ли? Расстреляют ведь в одну секунду.
Даже задумываться никто не будет. И кто это сделает? Да, те же, кто рядом стоял, кто шел и исполнял ранее его приказы.
Что это? Зависть? Ненависть? Или что-то еще, пока ему непонятное и не подвластное разуму. Скорее: и то, и другое, и даже третье.
Не-е-ет. Есть что-то такое в человеке непонятное. Но как в нем разобраться, кто знает.
Вон Верховный и тот заклинает или устраивает какие-то свои темные сборища.
И кто там присутствует? Да, кто? Те же люди, но подвластно ли им все это?
А, черт, его знает. Может, действительно, прав Мессинг. Не бывает человека без души. Только у всех она разная. Вот и творим черти что вокруг.
Жукову снова стало жарко и душно, и он дальше расстегнул пуговицу френча и оттопырил в стороны верхнюю часть.
Эх, кабы знать точно, что все будет, как надо, то и умереть не жаль. А чего жалеть-то. Эту треклятую, вонючую и паршивую жизнь в землянках, палатках на холоде.
Эту возню у костров и печек. Эту гноящуюся рану войны на животе у целого народа.
Да. Жалеть нечего. А, что он сам собой представляет?
Да, такой же, как и все. Подвижник или даже сподвижник Сталина, как его называют его же фронтовые товарищи где-то там за спиной в углах кабинетов, если они есть, или в самых дальних укромных уголках палаток, землянок и черти чего еще.
Горд, высок, не досягаем для других, чванлив иногда и неуемлем в своей жестокой нравственности.
Но как тут быть другому? Как? Скажите-ка мне на милость, когда другие подобные и ничуть не лучше.
Видно, правду народ сказывает: с кем поведешься, того и наберешься.
Ну, а что другие, кто служит с ним рядом такому же народу, как и они?
Да, что. Все те же и такие же гордые в своей посадской власти, неуемлемые в выборе слов и действий, когда дело касается чина нижнего по рангу или вообще, ничего не заслуживающего; оброненные волей судьбы, когда им вспять поворачивается нечто такое, которое потом или далеко потом должно вынести на себе их же тела или, наоборот, воспринять в штыки и уколоть, да чем больнее, тем лучше.
Такой уж наш народ. Либо он любит беспощадно и щадит, жертвуя самим собой, либо карает жестоко и так же беспощадно уничтожает, не взирая ни на что.
А, как объяснить те лагеря, что сотворили эти же люди этой страны и как понять в себе все это сразу, вот так, целиком, взять и проглотить. Непонятно мне это, по крайней мере, сейчас...
Так что же хочет от меня Верховный?
Хочет, чтоб я признал его власть. Так она признана еще в тридцать пятом. Хочет, чтоб я покаялся перед ним или кем-то еще за выпущенную наружу внутреннюю глупость?
Вряд ли. Это уже было. Хочет, чтоб я отправился куда-либо подальше от рубежей нашей Родины? Что ж, возможно.
Пока разговор шел лишь о прежних границах. Но, что заставляет его думать так, а не иначе? Союзники? А что они? Они тянут, выжидают. Какой бес другого побьет.
Сами слабы пока и сидят в логове дружно, хором распевая одно и то же, что готовы выступить в любую минуту, а на самом деле-то пшик, то есть ничего не хотят.
Желают только уберечь себя от разбоя с любой стороны. Что ни говори, а им есть чего бояться. Советский Союз силен, как никогда ранее и набирает силу. Германия пока собирается в кулак для последнего боя.