За горизонтом. Две повести
Шрифт:
– Расскажем отцу? – спросила она потом.
Даша просила не говорить.
– Я не буду, но ты должна сделать это сама.
– А если я не смогу, ты скажешь?
– Я тебя, разумеется, не выдам, но свои выводы о тебе я сделаю.
За ужином, давясь слезами и борщом, Даша рассказала все как было и ушла в свою комнату. Никто не пришел ее утешать, отец больше месяца смотрел на нее так, будто она прозрачная, и старался с ней не разговаривать. Лизу с тех пор он терпеть не мог, она стала «той девочкой, что тебя воровать научила». А злосчастная шоколадка лежала в шкафу неделю, пока мама не разломала ее и не выложила на стол к чаю. Все ели шоколад, и Даша тоже съела один квадратик. Несмотря ни на что, было вкусно.
О том, что, возможно, случилось теперь, рассказывать было куда страшнее.
Однажды мама в раздражении, в конце разговора, который начался с оценок и вдруг стал сложным и неприятным, сказала, почти крикнула:
– Чего ты вообще хочешь, Даша?
Маме не нравились ее четверки. Мама считала, что Даша должна стремиться к большему, но не по всем подряд предметам, а по любимым, как Дима со своей химией. А у нее и любимого-то предмета нет, разве что инглиш. Она училась неплохо, но без особого энтузиазма.
– Я смотрю на тебя, – распаляясь, продолжала мама, – и вижу человека, который совсем ничего не хочет. Для которого главное в жизни – не напрягаться. Которому лень сесть и выучить чуть-чуть больше, чем задано. Не спорь со мной, я сказала: лень. Я вижу человека без целей в жизни. Тебе не восемь лет, не тринадцать, тебе почти шестнадцать. Так чего ты хочешь, я не могу понять? Торчать по уши в своем телефоне? И это все? Так я могу и телефон забрать, ты понимаешь?
– Ничего я не хочу! Я! Совсем! Ничего! Не! Хочу! – закричала в ответ Даша и до утра закрылась в своей комнате.
На самом деле она хотела многого.
Например, чтобы все оставили ее наконец-то в покое. Чтобы перестали решать за нее, что она должна чувствовать. Чтобы ее считали человеком, а не ребенком. Чтобы, когда ей бывает плохо, ее бы просто обнимали, а не рассказывали, как надо было поступить и что другим людям бывает куда хуже, чем ей.
Хотела гулять допоздна, ходить на любые концерты. Научиться ездить верхом, кататься на сноуборде, на горных лыжах, на сапе. Волосы обрезать очень коротко. Наконец почувствовать себя красивой. Наблюдать за рассветом на морском берегу. Купаться при луне. Поехать в Южную Америку. Завести кошку, собаку, шиншиллу. А работу такую, чтобы постоянно путешествовать, – такое вообще бывает, чтобы жить в поездках?
Еще – засыпать в обнимку с Димой, чувствуя, как стучит его сердце. Чтобы и вечер, и ночь, и утро быть вместе. Родители ни разу не разрешили им ночевать вместе, сколько ни просила Даша отпустить ее с ночевкой. Быть дома в десять – вообще детский сад, но нет, нет и еще раз нет.
Яблоки, молоко, оливковое масло, сельдерей, лимоны, хлеб. Даша шла в магазин через школьный стадион, срезая путь. В выходные снег неожиданно растаял, а в ночь на понедельник холод вернулся и сковал лужи, грязь и пожухлую траву. Даша шла осторожно, чтобы не растянуться. Школа следила за ней пустыми окнами, Даша повернулась к ней спиной и надела наушники. Музыка помогала хотя бы недолго не думать ни о чем.
В магазине быстро набрала корзину: яблоки, молоко, лимоны, хлеб. Масло, чуть не забыла! Теперь домой.
Сквозь музыку ей почудилось, что кто-то ее зовет. Даша прошла еще несколько метров и обернулась. Ей не послышалось, ее и правда звали: на крыльце магазина стояла Анна Ивановна, Бабаня.
Даша вынула один наушник и вернулась.
– Ты забыла, – сказала Анна Ивановна и отдала ей карту магазина. У нее на плече болталась холщовая сумка, из которой торчала бутылка молока. В голосе сидела легкая простуда.
– Я прямо за тобой стояла в очереди, – добавила Бабаня. – Ты меня не заметила.
– Спасибо, – опомнилась Даша.
– Задумалась?
– Да, извините.
– Ты в какую сторону?
Даша неопределенно махнула рукой:
– Домой.
– Проводишь меня вон туда? – спросила Бабаня, показав в сторону восьмиэтажки. – Скользко. Ты же никуда не торопишься?
Отказываться было неудобно, тем более что прошлой весной Бабаня уже ломала ногу, поскользнувшись в гололед, а еще раньше – руку.
– Только я и сама могу упасть, – предупредила Даша, подставляя локоть.
В школе она не замечала, что Бабаня едва-едва достает ей до плеча, потому что рядом с ней Даша чувствовала себя маленькой.
– Что делаешь на каникулах?
– Да ничего особенного.
– Читаешь что-нибудь не по программе?
– Нет, если честно, – сказала Даша. – Почему-то не хочется.
Она и по программе-то, сказать по правде, не читала.
– Ты в последнее время задумчивая такая, постоянно витаешь мыслями где-то далеко. Если хочешь, можешь мне рассказать. Иногда с родителями или с подругами не хочется делиться, а с посторонним человеком – легче. Никто в школе не узнает.
Даша сказала:
– Не хочу, – и правда не хотела.
– Можно тогда я спрошу?
Даша промолчала.
– Хорошо, не буду спрашивать.
– Знаете, – неожиданно выдохнула Даша. – У меня есть подруга, очень близкая, самая лучшая, вы ее не знаете, она не из нашей школы, тоже учится в десятом. Она встречается с парнем, давно, все серьезно у них. Теперь у нее задержка, и она не знает, что делать. Она еще никому об этом не рассказывала, только мне. Она боится и не знает, как ей быть.
Они перешли дорогу и вошли в сквер, Даша разглядывала верхушки деревьев, унизанные вороньими гнездами. Небо было бледное-бледное, предснежное. В горле пересохло.
– Я родила сына в шестнадцать лет, – неожиданно сказала Анна Ивановна. – С той самой минуты, когда впервые его увидела, ни одного дня в жизни не жалела, что стала матерью.
– Я не знала, что у вас сын, – глупо сказала Даша.
Если задуматься, она ни о ком из учителей ничего не знала.
– Он, конечно, взрослый уже. Красивый, умный, врач! Окулист! Работает в Германии, две дочки у него, двойняшки, внучки мои. Его семья – это самое лучшее, что у меня есть! Хотя я была с ним одна, хотя нам было тяжело, хотя мои родители не сразу приняли меня с ребенком и я училась на заочном, жила у тетки, работала, стирала руками пеленки, я так и не смогла найти ему отца, у меня не было времени ходить на свидания, но я голову даю на отсечение – я ни о чем никогда не жалела.