За горизонтом. Две повести
Шрифт:
Мама спокойно пила кофе, будто ничего не происходило. Она даже не подняла глаз от телефона, будто лента в «Фейсбуке» была важнее и интереснее Даши. Даже лайки ставила! И улыбалась тому, что там прочитала!
– Он бы написал, это совсем на него не похоже, он мне всегда пишет! Он телефон выключил, никогда такого раньше не было! Да что я тебе все это рассказываю! У тебя на все один ответ: «Не переживай, не накручивай!» Как будто я могу так просто взять и все свои чувства отключить! Я не робот, у меня есть причина переживать, настоящая причина, не детский сад! Мне не может быть все равно! А ты никогда не понимаешь, ничего не понимаешь!
– Ну да, конечно, ты права, ты одна у нас такая умная и тонкая. Будто мы с папой не любили никогда.
– Наверное, не любили, – из-за двери хрипло ответила Даша. – Иначе бы понимали.
Она снова достала телефон из-под подушки, одно за другим отправила «Ты меня игноришь?» и «Раз тебе не надо, то и мне это все больше не надо» и выключила телефон. Совсем.
Когда родители уехали на работу, она решительно достала из потайного кармана рюкзака три теста на беременность и через пятнадцать минут сидела на полу в ванной, скорчившись и глядя неверящими глазами на шесть четких красных полосок – по две на каждом тесте.
Сердце билось в горле, словно Даша долго бежала. Слюна во рту была горькой, уши заложило. С неба косо сыпалась мелкая колючая крупа, а под ногами был вязкий, грязный, рыхлый снег, и кроссовки быстро промокли.
Даша оказалась в школе к третьему уроку, привычным движением – руки помнят – стерла следы потекшей туши и поправила волосы перед зеркалом, из которого смотрела на нее самая обычная Даша, только чуть грустная. Кажется, за каникулы она еще сильнее похудела. Вокруг были люди, люди и люди, кто-то здоровался с ней, с кем-то – она, кто-то обнял ее за талию и коснулся щекой, кто-то спросил, где была, почему не писала. Ее торопили на следующий урок, и Даша в толпе побежала на третий этаж, не помня, в какой кабинет, – просто все побежали, и она тоже. Это было правильно и хорошо: в толпе она уже не была собой и могла хотя бы недолго не думать о своем. Она даже смеялась, когда смеялись все, и это тоже было правильно: смеяться, когда смешно.
Когда историк вызвал ее к доске и начал гонять по датам, она почти все назвала правильно. Даже странно. Она не задумывалась над ответами, цифры сами собой всплывали в памяти, будто Даша с ними родилась.
На большой перемене Лиза куда-то пропала и только перед самым звонком как из-под земли выросла, подхватила Дашу под руку, увлекла в закуток под лестницей и стала, смеясь, рассказывать, как ее поймала безумная женщина Бабаня и непонятно зачем долго объясняла про счастье материнства, совсем с ума сошла, главное, чтобы не додумалась донести свои фантазии до Лизиной мамы. Даша испугалась, невпопад поддакивала и толком ничего не успела сказать, потому что грянул звонок – редкий случай, когда вовремя, и они заторопились.
Даша села рядом с Лизой, уронила голову на руки и закрыла глаза. Вокруг шумели, кричали, и шум этот был ненастоящий, словно шел с экранов телефонов. На улице уже начало темнеть, в классе включили вечерний свет. Пахло сыростью, противными духами и яблоком, которое с громким хрустом поедал Пашот.
По расписанию была литература, но вместо нормального урока в класс пришла пожилая поэтесса и читала свои стихи, посвященные красоте родного края. Даше стихи не понравились, они были слишком правильные, гладкие, ни о чем, но ей было жаль поэтессу, которую никто не слушал. Даша привычно сделала вид, что ей интересно, и машинально рисовала в конце тетради придуманных фантастических тварей.
Поэтесса раскачивалась у доски в такт стихам, по рядам прогуливалась Анна Ивановна и всякий раз, проходя мимо, гладила по плечу Дашу или Лизу. Родной край за окном был припылен сероватым шороховатым туманом – какой-то из заводов выпустил в воздух очередную гадость. Когда настанет время идти домой, дышать будет противно, в носу и в горле станет немного кисло, а если не кисло, то горько.
Даша жалела, что оставила телефон дома. Было странно, будто не хватало важной части тела. На крайний случай на дне рюкзака валялась ее старая кнопочная звонилка, но ее номера Димка не знал, и Даша не могла проверить, появился ли он в зоне доступа. Наверное, по законам жанра он звонил ей не один раз, прислал кучу сообщений с извинениями, цветами и котятами. Она могла бы позвонить сама, но это было бы уже слишком. Больше никогда она не позвонит Димке сама, ничего ему не расскажет, думала Даша и сглатывала горькую слюну.
В классе сильно запахло ацетоном: Настя за соседним столом перекрашивала ногти. У Даши закружилась голова, даже слегка замутило. Стараясь не смотреть на Анну Ивановну, Даша взяла вещи и вышла. Раздевалка, к счастью, оказалась открытой.
На улице практически не было ни людей, ни машин, и, если сильно постараться, можно было представить, что Даша осталась в городе совершенно одна. Даже голубей не видать. И кошек тоже. Как будто все ушли, а ее забыли. Если вернуться сейчас в школу, там тоже окажется пусто. Даше захотелось закричать, что она здесь, – тогда наверняка кто-то выглянет из окна. Но тут из банка вышел человек, и из пекарни, и из аптеки, в которой работала Димкина мама, и вдруг оказалось, что на самом-то деле людей вокруг полно.
Даша зашла в аптеку и начала разглядывать витамины. На некоторых упаковках было написано, что они для беременных, для таких, как Даша. Она обжигалась об это слово. Даша ничего не собиралась покупать, она хотела только посмотреть, работает сейчас Димкина мама или нет. Вначале за прилавком никого не было, а потом вышла женщина, но другая, не Тамара Ивановна. Хорошо, что так. Иначе Даша не выдержала бы и спросила. А это плохо. Димка подумал бы, что Даша просто обижается, а не что ей все равно. Ей все равно, решила Даша, а раз так решила, то все равно ей будет на самом деле. Она вонзила ногти в ладонь и быстрым шагом пошла на набережную. Домой совсем не хотелось.
На набережной Даша спустилась к воде, где мало кто гулял, и села на большой камень, надвинув капюшон на глаза. Они с Димкой часто приходили сюда, а еще под мост. Здесь по-особенному молчалось, хотя каждый камень был неживым на ощупь, а вода – холодной, мутной и мусорной.
Льда еще почти не было, река лежала грязной серой лентой. Однажды, когда Даша была маленькой, они с папой перешли по льду на другой берег, в сосновый бор, и съезжали там с горы на снегокате. Даше было страшно, особенно на середине переправы, – они шли по реке, которая текла прямо под их ногами. Отец говорил, что лед толстый и что им ничего не грозит, но Даша боялась сделать каждый шаг. На льду виднелись рыбаки, издали похожие на черные шахматные фигуры, но из-за них было еще страшнее: проруби! По реке могли пойти трещины.
«Аборт», – просто подумала Даша. Одним словом. А-борт. Слово перекатывалось на языке, как горькая таблетка. Думать его было неприятно, но ни о чем другом думать не моглось. Интересно, можно так, чтобы вообще никто не узнал, оставить в тайне? Нужно ли согласие от родителей? Надо ли ложиться в больницу? Будет больно или терпимо? Сколько надо денег? Даша не знала и не хотела гуглить. Как будто, когда начнешь гуглить, узнавать, читать чужие истории, это слово превратится в нечто осязаемое.
Отчего-то слезы текут, когда все не очень страшно: допустим, упала с велосипеда, украли телефон, обиделась на Диму, получила несправедливую двойку. А если происходит то, что давит тяжестью на грудь, заплакать не получается. Когда бабушке неудачно сделали операцию на глазах и было непонятно, сможет ли она видеть одним глазом хоть немного или нет, Даша не плакала. Только воздух стал сухим и горячим и в горле будто застрял шерстяной клубок. И видеть никого не хотелось. Как и сейчас.