За горизонтом. Две повести
Шрифт:
Время тянулось бесконечно. Даша быстро и беспощадно покромсала картошку, поставила ее на плиту и думать про нее забыла, пока вода не выкипела, а картошка не разварилась в лохмотья и все не пришлось делать заново. Потом она снова ходила с Соней на руках из комнаты в комнату, кругами от окна к окну, показывала машинки и птичек и прыгала с ней на фитболе, с которым надо бы уже начинать делать зарядку.
Несколько раз звонил городской. Даша не снимала трубку, потому что на городской звонили только Тамаре Ивановне. Дашин же телефон молчал, и на ее комментарии к фотографиям Лизы и Мадины никто так и не ответил. Наползала такая серая резиновая тоска, с которой остается только мыть посуду, качать пресс (фитбол!) или читать книги по программе (все равно когда-нибудь придется сдавать экзамены), хотя эти книги казались вязкими, надуманными и пыльными не только снаружи, но и внутри.
Когда становилось совсем невмоготу, Даша изо всех сил прижимала к себе Сонечку, своей щекой касалась маленькой мягкой щечки, и становилось чуть легче. На секунду отпускало.
Квартира была пыльной, тесной, потерто-коричневой, будто один большой старый шкаф. Даша, ненавидящая убираться, сама от себя не ожидая, чуть ли не каждый день протирала влажной тряпкой полки и скрипучие дощатые полы, но дышать проще не становилось. Здесь было много ковров, даже на стене в зале висел такой же ковер, как дома у бабушки, а в каждом углу стоял шкаф, стеллаж или тумбочка, сверху донизу набитые непонятно какими вещами. Книжные полки, будто забытые в старой библиотеке, с пожухлыми серыми, зелеными, коричневыми томами – их никто никогда не доставал. Уродливые статуэтки. Две полки серванта с праздничной посудой, предназначенной только для гостей. Последний раз в гости приходили ее, Дашины, родители – в июне, в день выписки из роддома. Они с Тамарой Ивановной и Димой пили чай с тортом, пока Даша в соседней комнате сначала кормила Соню, а потом, когда та уснула во время еды, просто лежала, смотрела в потолок и каждую секунду хотела домой.
До сих пор, задумавшись, Даша по пути домой сворачивала не в свой двор, а в соседний. Даша каждый раз искала глазами окна своей комнаты, потом кухни, потом – родительской спальни и, если вдруг все окна были темными в вечернее время, немного волновалась.
Папа не разговаривал с ней с того дня, как узнал, что Даша ждет ребенка. То есть говорил, но редко, сухо и по делу. Все равно что не говорил.
Когда Даша одна, без Сони, заходила к родителям, он придумывал себе какое-нибудь срочное дело и уходил из дома. Или закрывался в спальне, будто у него было много работы, и Даша не могла войти к нему. Становилось без слов понятно, что к нему нельзя, просто нельзя – вот и все, что там за компьютером сидит, сгорбившись, посторонний лысеющий человек. Но стоило Даше принести Соню, как отец менялся в лице. Он не спускал крошку с рук и ворковал с ней таким голосом, какого Даша у него не помнила. Неужели он и с ней так говорил, когда Даша была как Соня?
– Почему он так? – спросила она однажды у мамы.
– Все еще не может привыкнуть, – сказала мама. – Говорит, от тебя не ожидал.
Словно Даша совершила что-то гадкое и мерзкое! Словно провинилась и не понимает этого, а не просто родила ребенка, его ненаглядную Сонечку, чуть раньше, чем заведено у ответственных людей. В шестнадцать лет.
– Но ты подожди, рано или поздно он отойдет. Ничего же страшного не произошло. Он и сам переживает и уверен, что ты скоро наиграешься в семью и вернешься домой.
«Не дождется», – сердито подумала Даша.
Ближе к обеду стало теплее, густая облачная серость пошла прорехами и на глазах расползалась на клочки, как старый, поеденный молью свитер. Даша одела Соню для прогулки и спустила вниз коляску, отдыхая на каждой лестничной площадке.
Соня спала в конверте, под задернутым пологом. Даша шла, не глядя по сторонам. Каждый раз, когда она выходила с Соней, ей казалось, что все глядят на нее, на Соню, снова на нее, потому что она выглядела младше своих лет, ее часто принимали за тринадцатилетнюю. Даша пробовала представлять себе, что Соня – ее сестренка, но это не помогало – она чувствовала, что на нее продолжают смотреть, и именно так, чтобы стало стыдно. Даше на самом деле не было стыдно, но чужие взгляды ощущались всей кожей и обжигали. Казалось, будто коляска прозрачная и каждый может увидеть Соню, беззащитную, спящую, сжимающую кулачки, и хотелось закрыть ее всей собой, защитить от любого взгляда, но и сама Даша тоже была прозрачной, доступной для осуждения, поджатых губ, непрошеного совета. По той же причине она не выкладывала в социальные сети ни беременный живот, ни крохотную Соню и страшно разозлилась на Тамару Ивановну, которая без разрешения разместила фотографию внучкиных пяточек на своей странице в «Одноклассниках» и получила семь восторженных комментариев.
Даша дошла до сквера за библиотекой. Она любила это место, тихое, окруженное старыми домами, невысокими, с облупившейся краской и кукольными балконами. Здесь всегда было немного теплее, чем на центральных улицах, и казалось, что и сам город другой.
Даша села на скамейку и, одной рукой покачивая коляску, достала телефон. Ноль пропущенных. Ноль сообщений. Даша сфотографировала Соню в коляске и отправила Диме с подписью «Твоя дочь по тебе скучает».
– Даша! Я только недавно тебя вспоминала! – услышала она знакомый голос.
Лиза улыбалась ей радостно, словно они встретились в школе после каникул.
– Я думала, ты в Тае, – сказала Даша.
– Мы прилетели в прошлую субботу. Я постепенно фотки разбираю и выкладываю.
– И как там? Хорошо? – задала Даша банальный вопрос.
– Ты знаешь, у них же летом сезон дождей. Мы летели и не знали, повезет или нет. И было три дня, когда пришлось сидеть в отеле, потому что лило без остановки, сплошной стеной! Мы, конечно, ездили гулять в торговый центр, но все равно это не то. А потом снова стало жарко. Мы с Пашей брали байк. Мама нас убила бы, если бы узнала.
Паша был Лизиным братом.
– Страшно?
– Очень. Там все ездят как попало. Ты же была там, да? Я помню, что была. Короче, я на всех поворотах глаза закрывала. А Паша, наоборот, любит скорость, я чуть не умерла с ним, ехала с закрытыми глазами, короче, повторять я это не стала.
– Что ты тут делаешь? – спросила Даша.
– Да я же вон, – она показала на дом культуры в конце сквера, – на танцы ходила. Только там идиоты все. Я психанула и ушла.
– Что случилось-то?
– Да ничего! Мы со Стасом с первого класса вместе танцуем! Я всего два занятия пропустила, пока мы были на море! Прихожу, а его с какой-то девчонкой новой в пару поставили. А меня одну оставили. Вроде бы пока все не вышли после каникул, а потом видно будет. Ну что это – видно будет, мне пока вообще туда расхотелось, а главное, Стаса все устраивает. Ты-то сама как?
– Я нормально. – Даша замолчала и постаралась улыбнуться.
– Покажешь?
– Смотри. – Даша приоткрыла полог коляски, чтобы Лиза заглянула в нее.
– Лапочка какая, – заулыбалась Лиза. – Малышечка. На кого похожа?
– Мы сами не знаем. Вроде на Димку больше, чем на меня. Дима говорит, что губы мои, а глаза его, серые, – сказала Даша и снова укрыла Соню.
– Как назвали?
– Соня.
– А чего такое имя популярное? У нас в классе три Сони.
– Это в честь Диминой бабушки. А я еще решила, что, может быть, спать будет хорошо.
– И как спит?
– По-разному, – хмыкнула Даша. – Бывает, что плохо, а бывает, что и очень плохо. Слушай, – спросила она после паузы, – что про меня говорят в школе?
– Ничего, – ответила Лиза.
– Так уж и ничего?
– Ладно. Вместо биологии приходила тетка из центра планирования семьи и рассказывала, как важно соблюдать осторожность и какие бывают способы. Все ржали, как психи. А Лариса Степановна на каждом уроке сообщает, как ей плохо без Рыковой, потому что остальные всё забыли за лето, а вот если бы пришла Даша… Ну и еще физрук. «Рыкова так сильно не хотела сдавать нормативы, что с перепугу родила».