За городской стеной
Шрифт:
Дженис покатила коляску дальше и вдруг, устыдившись, что отказалась принять приглашение миссис Кэсс, хотя стыдиться тут было, собственно, нечего, повернулась и закричала:
— Да замолчите вы! Еще спасибо скажите, что Эдвин вообще вам что-то дает. Каждому встречному вы на него плачетесь. Постеснялись бы так о нем говорить. Не стоите вы такого сына.
— Ты что сказала? — Калитка открылась, пальто распахнулось, миссис Кэсс зашаркала по дороге и остановилась в нескольких шагах от Дженис. — А ну-ка повтори! Ну! Ну! Попробуй только повтори, что ты сказала! Повтори! Дрянь такая!
— Извините, миссис Кэсс, я погорячилась.
— Дрянь! Извините! — Она плюнула на дорогу. — Вот что мне твои извинения.
— Я пошла. Прощайте!
— Прощайте! — Дженис двинулась вперед. — Прощайте… прощайте… Прощайте! — паясничала старуха, так что слово в конце концов начало жалить как змея. — Прощайте… прощайте… прощайте… Тоже мне царица Савская! Шлюха ты! Думаешь, никто тебя тут не достоин. Как же! Правильно, беги! Беги! Беги! Чтоб тебе шею сломать! Ха-ха-ха!
Коляска подпрыгивала на своих высоких тонких колесах, шарф развевался у Дженис за спиной. Она не остановилась, не посмотрела назад, даже добежав до места, где начинался крутой подъем, не замедлила шаг, пока не стали подкашиваться ноги и не перехватило дыхание. Она заглянула в коляску посмотреть, как там Паула, поняла, что испугалась за своего ребенка, отстегнула фартук коляски, вынула девочку и прижала к себе. Паула, которая до сих пор не плакала, теперь расхныкалась.
Дженис пошла, катя одной рукой коляску и держа на другой ребенка, и, хотя она боялась, как бы руку не свела судорога — уж очень тяжела была ноша, — решила, что ни за что не положит девочку обратно в коляску. Заметно стемнело, и, когда Дженис выходила на шоссе, из-за поворота вдруг вывернулся грузовик, ослепив ее ярким светом фар. Она метнулась в сторону, оступилась и чуть не съехала в неглубокий кювет. Паула, лежавшая на руке, давила, как огромная опухоль, как увесистый булыжник, но Дженис не могла заставить себя положить ее. Последние полмили, от почтовой конторы до трактира, она шла в полной темноте. Еще несколько машин промчалось мимо нее, и каждый раз она пугалась, что ее задавят. Одна проскочила совсем рядом и зацепила за ступицу колеса, так что коляска вырвалась из руки Дженис. Она решила срезать путь и свернула на дорогу, по которой гоняли скот и которая соединялась тропинкой с грунтовой дорогой, пролегавшей мимо их коттеджей. Она уже шла по этой дороге, когда ее обогнал Эдвин в своем фургончике, и, подходя к дому, увидела, что он стоит и ждет ее.
— Что-нибудь с Паулой?
— Нет. — К этому времени Паула так вдавилась ей в руку, что, казалось, теперь ее можно было только вырвать с мясом.
— У тебя вид плохой.
— Я гуляла и зашла слишком далеко… в сторону поместья… и там встретила… Я так устала. Мне нужно скорее домой. Совсем Паулу голодом заморила.
— Ты видела мою мать?
— Да, да, видела.
— Она что-нибудь говорила?
— Ничего особенного… Мне нужно домой, Эдвин, пусти, пожалуйста.
Он отступил в сторону. Когда она уже взялась за ручку двери, он крикнул ей вдогонку:
— Не беспокойся, я ей скажу пару ласковых. И насчет меня не беспокойся. Я уезжаю.
У нее не было ни сил, ни желания ответить на вторую часть его сообщения, в котором слились и мольба, и надежда — не передумала ли она, — и даже угроза.
Войдя в кухню, она передала Паулу матери, а затем заявила, что хочет сама покормить ее. Уиф и Эгнис притихли, видя ее бледность, обеспокоенные тем, что она все время озирается и вздрагивает, хотя все вокруг было тихо и мирно.
— Ричард не заходил? — спросила она.
— Нет.
— Но он тут? Не уехал?
— Конечно, тут. Куда ему деться? Конечно, тут!
Паула уснула, не высосав и половины своего рожка, и Дженис качала ее на руках, пока не уснула сама.
Глава 19
То, что должно было случиться, случилось под самое рождество — у Ричарда в коттедже. В этот день Эдвин увез остатки своего имущества, натянуто попрощавшись со всеми соседями, за исключением Ричарда, которого игнорировал. Но никто не осудил его — и тем более миссис Джексон, которая, участвуя в сцене прощания, умудрилась выдавить несколько слезинок и сама была так ошеломлена этим обстоятельством, что, скосив глаза, долго следила, как они скатываются по ее щекам, а в конце концов даже удалилась ненадолго, предположительно для того, чтобы взять себя в руки, на самом же деле — чтобы увидеть в зеркале, докуда они докатятся. Уезжал Эдвин в субботу после обеда, и у многих кроссбриджцев нашлось время заглянуть ненароком к Уифу или к миссис Джексон — впрочем, некоторые прямо говорили, что пришли пожелать Эдвину доброго пути, так что проводы получились весьма многолюдные; до этого Эдвин выпил чашку чаю у Эгнис с Уифом и еще одну у миссис Джексон, которую теперь — после того, как иссякли слезы, — больше всего волновал вопрос, кто займет крайний коттедж и станет ее соседом; она хотела, чтобы это были люди солидные, но непременно доброжелательные, потому что, говорила она, когда три коттеджа стоят на таком отшибе и в то же время так близко друг от друга, доброжелательность оказывается дороже, чем все остальное, вместе взятое. Ну а уж Эдвину доброжелательности было не занимать.
Дженис охотно приняла бы участие в проводах, но, поскольку все остальные явно считали ее — думая так, она была недалека от истины — причиной бегства Эдвина, ей было неловко, и потому, не отговорившись даже головной болью, что лишь ухудшило бы дело, она просто не вышла и играла с Паулой дома. Паула хворала с самого того дня, когда им пришлось спасаться бегством от миссис Кэсс; температура у нее поднялась до сорока градусов уже в тот же вечер — точнее, на следующее утро, поскольку она проснулась с плачем около двух часов ночи, и, хотя Эгнис уверяла, что беспокоиться нечего, что это обычная простуда, доктора все-таки вызвали; он определил тонзиллит и сказал, что ребенка придется подержать дома неделю, а то и больше. При желании Дженис могла бы использовать это в качестве отговорки.
Ей было жаль, что, болезненно воспринимая общее осуждение, она решила не выходить из дома. Ей хотелось бы расстаться с Эдвином по-хорошему: не только без обид — не в этом суть, — а так, чтобы знать, что все между ними улажено, выяснено, договорено до конца, — вот чего она хотела бы. Эгоистично, конечно, это она и сама понимала и находила подтверждение тому в поведении Эдвина, который держался хоть и корректно, но неприступно и всем своим видом как бы говорил: ты еще раскаешься, что отвергла меня. Она не жалела, что он уезжает.
А вот Уиф жалел. Он даже не ожидал, что его так огорчит этот отъезд. Столько работы переделали они вместе с Эдвином; на глазах у Уифа тщедушный вихрастый подросток вырос и окреп, в шестнадцать лет он уже гордо сам снимал себе коттедж, вот только когда на Дженис глаза поднимал, у него всякий раз язык прилипал к гортани от смущения; приобрел профессию — не такую уж распространенную, мало кто шел в электросварщики, брал книги в передвижной библиотеке, чуть ли не тайком прокрадывался туда, прячась за живыми изгородями, чтобы никто его не увидел, а забравшись в книжный фургончик, вел себя как слон в посудной лавке, пока мисс Стил не взяла его под свое покровительство. Но больше всего Уифу импонировала твердость Эдвина, его упорство в достижении поставленной себе цели — скучно будет здесь без него. Хотя Уиф не думал, что он когда-нибудь станет мужем его дочери, он как-то сказал Эгнис, что сильно привязался к Эдвину, относится к нему, как к сыну родному.
Смелое предприятие, в которое пустился Эдвин, еще больше возвысило его в глазах Уифа. Эдвин начал чуть ли не с нуля — хуже могло быть разве что калеке или умственно отсталому, — и вот поди же, только что закончив обучение, он уже переселяется в полуразрушенный гараж в глухом переулке, вдали от центра сонного городка Уайтхэйвена, и оттуда намерен бросить вызов всему миру. Сам Уиф никогда бы на такое не отважился и, думая о решительности Эдвина, проникался к нему все большим уважением — как ни к кому другому в своей деревне.