За городской стеной
Шрифт:
— Он меня за глотку душит, — сказал Уиф, гримасничая. — Не переношу, когда запонка мне в кадык впивается.
— Никто сейчас таких запонок и не носит.
— А у меня такие рубашки, что их надо с запонками. И я их не переношу.
— Я ему купила две рубашки, для которых не нужно никаких запонок, — сказала Эгнис, — так они лежат в нижнем ящике комода уже… лет пять, не меньше.
— Я люблю приручать вещи не спеша.
— Ты любишь ходить оборванцем, вот что ты любишь. Посмотри, как Эдвин хорошо одет.
— Ну, мама! Он же молодой парень.
— Молодой, старый — какая разница? Мужчина должен хорошо одеваться.
—
— Еще бы ты грязный ходил.
— А когда надо было, я и в самом хорошем обществе лицом в грязь не ударял. Только прошли те времена. Ну, ладно об этом. Давай ее мне!
Эгнис передала девочку Уифу, который сразу же перенес на нее все свое внимание. Низко наклоняясь к Пауле, так что волосы падали ему на лоб, он делал ей «козу рогатую». Веселый морщинистый гном, согнувшийся над феей, — так это выглядело со стороны, и Паула улыбнулась и заворковала, со счастливым видом хватая беззубым ротиком его короткий корявый палец, и глаза ее светились дружелюбием. Она с самого начала доставляла мало хлопот, а сейчас, когда у нее стал просыпаться интерес к окружающему миру, она превратилась в спокойную милую девочку. Сидя в подушках, она, казалось, только и ждала, когда ей улыбнутся, чтобы самой просиять улыбкой.
— Как твоя мать? — спросила Эгнис.
— Спасибо, хорошо, — ответил Эдвин.
— Наверное, скучно ей там одной. Я часто думаю, что надо бы зайти к ней, да вот никак не выберусь. Лень-то раньше нас родилась. И ведь все дело в этом отрезке дороги, после того как свернешь с шоссе. Идешь будто по ничейной земле. А вот отец помнит, когда все это было одно большое поместье.
— А как же, — сказал Уиф, — одно из самых образцовых в нашей округе — это я тебе говорю. Спэддинг еще был там управителем — так, кажется, их тогда называли, да, мать? — управитель, а теперь величают управляющими. Росточком был маленький, чуть разве побольше, чем наша мать, и носил маленькие такие усики — носогрейка, что ли, они назывались? — так, полоска на верхней губе, будто не добрился утром. А уж охоту любил! Чуть завидит, что впереди что-то движется, — сейчас за ружье. У них была стая гончих, так знаешь — пари готов держать, что он знал этих гончих не хуже, чем доезжачий… как его звали, мама, Каррик?
— По-моему, Гаррисон.
— Да нет же! Джон Гаррисон в мастерских работал, он в жизни не охотился — бывало, еще говорил: «Мне все кажется, будто это за мной гонятся, терпеть этого не могу». Нет, что-то вроде Каррика.
— Картер, — сказала Эгнис.
— Нет, не Картер.
— Картер, — повторила Эгнис. — Я помню, потому что как-то я тебя спросила, не родственник ли он Сэту Картеру из Уистона, а ты сказал, что он его троюродный брат, о котором они помалкивают. Картер!
— Да нет же — то был — совсем другой Картер. То был Патчи Картер, у него еще было несколько гончих для охоты по следу.
— А вот и Картер!
— Да нет же, мать! Не Картер. Говорят тебе, нет, а ты все меня сбиваешь. Ага, вспомнил! Гарри Геррик.
— Да нет же, отец! Гарри Геррик какое-то отношение к спиртным напиткам имел.
— Пил он, только и всего.
— Но только он доезжачим не был.
— Он и доезжачим был и пил, я тебе сейчас докажу. У Билли Менна есть мельхиоровая кружка, из которой всегда пил Гарри Геррик, и, имей в виду, только портер, ничего другого в рот не брал, — так вот, на этой кружке нацарапано Г. Г., а под этими буквами герб, а еще ниже стоит «Доезжачий из Фицбриджа» и еще всякие числа — Билли получил кружку от этой вашей мисс Уилкинсон, которая Гарри хоронила, когда он помер. У него ведь никого не было. Геррик — не здешнее имя. Гарри Геррик, как ты ни крути. И пожалуйста, не смотри на меня так, мать. Я сам видел эту кружку. Билли Менн держит ее у себя в сарае. Так вот, — он повернулся к Эдвину, — что ж это я хотел тебе рассказать про Спэддинга… А! Наконец-то, Хороша, нечего сказать! Эдвин ждет тебя уже минут десять.
— Он не сердится. Правда, ты не сердишься, Эдвин?
— Нет.
— Это он при нас так говорит, — сказал Уиф. — Вот подожди, останетесь вдвоем.
— Ничего страшного ты со мной не сделаешь, а, Эдвин? — беспечно спросила Дженис.
— Вот уж не знаю, — покраснев, ответил Эдвин, не сводя глаз с Уифа. — Что вы посоветуете, мистер Бити?
— Я думаю, Эдвин может сам за себя постоять, — сказала Эгнис. — Ну, отчаливайте. Мне нужно переодеть ребенка, а Эдвину, наверное, совсем не интересно, чтобы у него весь вечер в глазах детская задница мелькала.
— Может, тебе помочь? — спросила Дженис, явно желая воспользоваться этим поводом для дальнейшей проволочки. Эдвин это понял.
— Нет, — бодро ответила Эгнис. — Отправляйтесь и веселитесь.
— Правда?
— Ну конечно.
В нетерпении пожилая женщина выпроваживала молодую, а оба мужчины поглядывали на них с опаской, пряча свои чувства под снисходительными улыбками, — можно было подумать, что они так и останутся вчетвером.
— Ну? — сказал Уиф. — Нам нечем вас тут развлекать.
Эдвин встал. Дженис еще раз подошла к зеркалу и попудрилась. Эгнис подтолкнула дочь ласково, но твердо.
— Поезжайте, — сказала она. — Эдвин уж давным-давно тебя дожидается. Уж и вечер на исходе.
— Когда мы вернемся, Эдвин?
— Это как ты захочешь.
— В таком случае не поздно, мама.
— Если ты будешь так и дальше копаться, у вас и вовсе времени не останется.
И все-таки Дженис продолжала мешкать. Эгнис все с большим замешательством смотрела на Эдвина — ей было неприятно, что терпение его подвергается такому испытанию, — Эдвин же, не желая снова садиться, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, оперся рукой о телевизор и не знал, куда девать глаза. Наконец взгляд его уперся в календарь, и он стал читать про себя даты.
— Я только на секундочку, — сказала Дженис. — Забыла шарфик. — Она направилась в угол кухни, откуда лесенка вела в ее спальню. — Одну минутку.
— Батюшки-светы! — воскликнул Уиф. — В жизни не видел такого представления. Куда ты везешь ее, Эдвин? Не в Букингемский ли дворец? — Эгнис метнула на мужа грозный взгляд, и он замолчал.
Они ждали.
— Кого тут хоронят? — сказала Дженис, вернувшись наконец. — Я видала панихиды и повеселее.
— Такими вещами не шутят, — сказала Эгнис.
— Ха! Лучшие похороны, которые я в жизни видел, были под Хэксхемом. Там проживала старая барыня, совсем одна, а места возле Хэксхема, знаешь, какие глухие. Ну, в общем, померла она. И гробовщику — Уотсон его фамилия была, — чтобы пробраться в дом, пришлось лезть через окошко в верхнем этаже. Она пролежала замерзшая целую неделю, когда он попал наконец туда… и это только начало. Этот самый Уотсон…
— Отец! — сказала Эгнис. — Им ехать пора.