За линией Габерландта
Шрифт:
Через два часа выяснилось, что мое путешествие может оборваться здесь на долгий срок: первый пароход в Нагаево выйдет не раньше апреля, то есть через два месяца. Оставался еще один путь — назад, в Хабаровск, а оттуда самолетом в Магадан.
Ну что ж, Хабаровск так Хабаровск. Не ждать же два месяца. Но прежде чем отправиться туда, я решил навести справки о Зотове.
В управлении сельского хозяйства о Зотове ничего не знали. Не появлялся такой. В тресте совхозов тоже. Куда исчез этот юноша с дипломом агронома? Не подался ли он на берег Охотского моря, в Магадан?
Очевидно,
Я направился в отделение треста.
Это учреждение помещалось на крутобокой горе, в большом, длинном, как казарма, неуютном доме. Что там творилось, если бы вы знали! Не я один ехал в Нагаево, Сотни людей требовали немедленной отправки на Север. Они наседали на сотрудников треста с таким сердитым видом, как будто те были виновниками зимы и не без злого умысла сковали льдом Охотское море. В комнатах стоял крик, было тесно, дым коромыслом, все спорили, что-то доказывали с недовольным и даже дерзким выражением на лицах.
Больших трудов стоило пробиться к столам, за которыми сидели сотрудники. Все они тоже казались злыми и недоброжелательными. Позже я понял, что они просто вымотались, круглосуточно отбиваясь от настырных колымчан. Всем хотелось, чтобы их поняли и пожалели, все требовали к себе особого внимания и распалялись от первого же неосторожного слова.
Я улучил минуту и спросил служащего:
— Где можно узнать о моем товарище?
— Каком таком товарище? Вас тут тысячи.
— Мне только об одном, — как можно мягче сказал я. — О Зотове.
— Это что на букву «3»? — спросил совсем отупевший служащий.
— В некотором роде.
— К Марь Иванне. У нее. Марь Иванна! — крикнул он в угол и кивнул на меня.
Продираясь локтями, я вынырнул около Марь Иванны и теперь мог рассчитывать на ее внимание. Но эта дама не удостоила меня даже взглядом.
— Имя, отчество? — прокричала она жестким, сорочьим голосом.
Я сказал.
— Когда прибыл?
— Месяца два-три назад.
— Куда едет?
Этого я не знал, как, впрочем, не знал, точно ли Петя Зотов помчится на Колыму, или осядет где-нибудь в Приморье, или рванет на Камчатку, или… В общем, все мои поиски обосновывались на одних предположениях, Но я все-таки сказал:
— В управление сельского хозяйства.
Она порылась в карточках и, так и не подняв головы, буркнула:
— Не числится.
Я вздохнул и, снова нырнув в плотную толпу, стал пробираться к выходу.
— Послушайте, товарищ! — Кто-то мягко дотронулся до моего рукава.
Я обернулся.
— Извините меня, — сказал незнакомец. — Вы упомянули об управлении сельского хозяйства. Вы работаете там?
— Да, работаю.
— Тогда мне повезло. Давайте знакомиться. Моя фамилия Зубрилин. Я еду на Север впервые, а вы, как видно, уже из отпуска. Хотелось бы поговорить, узнать, что и как.
— Неудачно едем. Застрянем здесь до весны.
— А если самолетом? — неуверенно спросил он.
— Вы тоже спешите? — ответил я вопросом. — Если так, то давайте вместе держаться. Вдруг получится?
Хабаровск встретил нас оттепелью, ленивой поземкой и низкой облачностью. Мы смотрели на тяжелые тучи с откровенной неприязнью. Ни один мотор не гудел на обширном поле аэродрома за городом.
Но зимняя погода не так устойчива, как льды в Охотском море. Через два дня мы увидели над собой нежную голубизну, а еще через три, дождавшись очереди, сидели в самолете и гордо поглядывали вниз на крутящуюся под нами землю.
Мы летели всего четыре часа — и вон уже вдали показалось темное облако дыма из заводских труб Магадана, а внизу замелькали круглые сопки береговой полосы.
Как изменчиво понятие о расстоянии, как неустойчиво оно в наш век!
Мой новый знакомый оказался очень приятным человеком. С ним невозможно было скучать. Он рассказывал самые обыкновенные истории занимательно и весело. Его открытое, смуглое лицо выражало доверие к слушателю и симпатию, которая всегда привлекает людей. Добродушный, отзывчивый горьковчанин со своей твердой окающей речью.
Виктор Николаевич Зубрилин приехал сюда не из родного дома, а прямо из армии. У него вообще все в жизни получалось не так, как у других, заранее планирующих каждый свой шаг и поступок.
— Понимаете, — говорил он мне, смущенно улыбаясь, — года не проработал после института, и сразу взяли в армию. А в строю какая уж там агротехника! Вместо биологии — военные науки да полигон, потом курсы, и вот я со звездочкой на рукаве, старший политрук. Воспитатель бойцов. Ну и свыкся с новым делом, сработался с товарищами, утверждают, что стал неплохим политработником. Не успел демобилизоваться, тут же пригласили в «Севстрой». Раздумывать? Да просто времени не было. А вот теперь боюсь, дружище, жуть, как боюсь. Какой из меня сейчас агроном! А так уж хочется, так хочется! Земля тянет…
Привычным жестом он сбил фуражку на затылок и застенчиво улыбнулся. И я улыбнулся вместе с ним. Ну какая это трагедия, чего бояться! Голова на плечах есть, здоровье есть, знания, может быть, и притупились, так это наверстается, а вот опыт — за ним, собственно, и едем, не так ли? Год-другой…
— И то правда, — согласился он. — Холодно там у вас? — спросил вдруг Зубрилин и постучал жесткими кожаными сапогами. Шинель и фуражка дополняли его экипировку. Легковато.
— Да уж придется… — ответил я смеясь.
Зубрилин узнал историю Зотова, я рассказал о ней подороге в Хабаровск. Он очень заинтересовался. Все последующие дни вспоминал об этой истории. Часто совсем неожиданно спрашивал: «Так и не выяснили, где теперь Федосов?» Или: «Знает ли Петя Зотов о местоположении фактории?» Через полчаса вдруг заинтересованно узнавал: «А тот овес цел, семена есть?» В конце концов он выудил из меня все, что я мог рассказать, и даже больше: его вопросы заставляли меня высказывать догадки, предположения, строить гипотезы, то есть, по существу, дополнять факты.