За линией Габерландта
Шрифт:
— Комсомолец?
— Да. А что?
— У нас, между прочим, все комсомольцы.
— А девчата у вас есть?
— Чего нет, того нет. Ни одной. Все холостяки.
— Да? Это подходяще. Это по мне. Ненавижу!..
— Что так?
Круглолицый повар вздохнул. Видно, носил он в своем сердце какую-то очень большую обиду на девчат. Но открываться не стал, промолчал.
Мы уговорили его, и Саша Северин на другой день явился к нам с самодельным чемоданчиком в руках. Мы с Бычковым сидели в приемной главного агронома, когда в коридоре
Период формирования и подбора закончился. Полевая партия могла выезжать на место.
Шустов заспешил. Ему сообщили, что реки в тайге вот-вот вскроются. Дорога ломалась. Не откладывая ни часа, мы погрузили свое добро на сани. Ранним утром обоз тронулся в путь.
Дорога почернела и провалилась. Лошадям тяжело. Они низко наклоняют головы и дышат так, что шерсть на груди колышется, как от ветра. Хлюпает под копытами вода. В резиновых сапогах, телогрейках, мы ковыляем сзади саней, то и дело сбиваемся с ноги, иной раз падаем, поскользнувшись. А в долинах, где набухли реки, сани просто плывут, от лошадиных ног веером разлетаются брызги воды и мокрого снега, вода шепелявит, булькает под санями. И тяжело и здорово. Весна! Вечером на привале в закопченной и тесной таежной избе мы спим как убитые.
Утром выскакиваем, потягиваемся, все тело ломит, а вокруг свежо, морозно, солнце только-только прицеливается, как лучше начать свою горячую работенку. В лесу уже бормочут глухари, снег хрустит, словно сухарь на зубах, резиновые сапоги покрываются шрамами. Снова идем и едем, задыхаемся от тяжести, жары, слепнем от яркого солнца.
Три дня в дороге. Еле живые, мы влезаем наконец на высокий берег реки и из последних сил бредем к зданию фактории. Ура! Почти дома. Собственно, не почти, а дома.
Петя Зотов торжественно встречает нас на отделении.
— Привет! — кричит он издалека и пританцовывает на месте. Рад.
Около Зотова стоит пожилой черноволосый мужчина. Чуть-чуть улыбается.
— Бухгалтер-ревизор. — Не дожидаясь расспросов, он протягивает Шустову свое удостоверение.
— Почему вы здесь, на отделении? — бурчит директор. Он не любит этих ревизоров.
— Петр Николаевич любезно пригласил меня осмотреть хозяйство. Начали с отделения.
Петя виновато косит глазами. Точно. Пригласил. А чего особенного?
— Ну-ну, — недовольно произносит Шустов. — Знакомьтесь, бухгалтерам это полезно.
…Ах, как многого мы тогда не знали!
Мы ничего не знали. Мы были заняты простой работой.
Не знали мы, что в тот день, когда Шустов впервые произнес в управлении имя Зотова, состоялись встречи и разговоры, зловещий смысл которых был разгадан очень не скоро.
Дмитрий Степанович Дымов позвонил в бухгалтерию и сказал несколько ничего не значащих слов бухгалтеру Конаху. После работы Дмитрий Степанович усталой походкой промерил улицы города, вышел на окраину и, заложив руки за спину, неторопливо зашагал по дороге в поселок Марчекан. Устал человек. Что поделаешь, такая работа! Заседания, телефонные звонки, суета… Свежего воздуха не видит.
Вскоре к нему присоединился Конах. Они сели на какие-то камни, огляделись. Тихо, безлюдно кругом.
— Где сейчас Кин? — спросил Дымов без всякой подготовки.
— В районе реки Май-Урья. С экспедицией геолога Бортникова.
— Он что-нибудь передал?
— Да. Сообщил, что они нашли очень богатое месторождение.
— Где?
— В верховьях реки. Очень интересное место. Богаче не было. Бортников просто в восторге. Утверждает, что уже в этом году там откроют два-три прииска. Выгодно.
— А если помешать?
— Каким образом? Правда, Бортников еще не передал в трест свои материалы, но вскоре он это сделает, и тогда…
— К черту Бортникова! Пусть не передает. Пусть не сумеет передать! Прикажи Кину. Не надо, чтобы передал. Не надо, чтобы этот человек жил и работал! Кин знает, что делают в подобных случаях. Передай. Это приказ, понятно?
Дымов говорил отрывисто, нервно, он горячился. Конах заметил:
— Раньше чем через две недели не удастся увидеть Кина. Далеко. Дорога только до Май-Урьи. А там тропа. Можно и не успеть.
— Все равно надо. Как можно скорей. Пусть никто не узнает об открытии. Хоть это место уберечь…
Он сжал ладони, хрустнул пальцами. Жест отчаяния.
— Ужасно! Ужасно трудно, Конах. Я просто в панике. Мы так мало успели сделать. Против нас стоит огромная сила. Я просто недооценил ее тогда. Думал, все будет как с инженером Нестеровым. А тут… Мы делаем все, что в наших силах, а они даже не оглядываются. Идет корабль за кораблем, едут тысячи людей. Лезут в самые глухие места, из-под рук выбивают золотые россыпи. Что мы можем? Почти ничего.
— Почему только один корабль пошел на дно, хозяин? Почему не пять, не десять? Тогда бы они завыли на всю тайгу. Только голод…
— Потому что караваны ходят теперь с конвоем. Я постоянно сообщаю, что везут, когда и сколько. Но… А потом ты знаешь, что из этого получилось. Все дни идут совещания. Наметили строить новые совхозы, расширяют старые. Своя продовольственная база, — как это тебе нравится? Директор треста не чета Нестерову. Он понимает, что к чему. Знает свои слабые места, спешит… — Дымов вдруг осекся. Глаза его, затуманенные злостью, сощурились. — Конах, мой верный. Конах, тебе придется выполнить несложную, но очень секретную миссию.
— Готов, хозяин.
— Объявился некто Зотов.
— Кто такой Зотов?
— Если ты вспомнишь Катуйск, факторию…
— А-а! Родственник того?
— Сын.
— Занятно. Приехал продолжать дело папаши? И думает, что герой? Скажи на милость!
— Вот это и надо выяснить. Если только продолжать, то пусть себе. Не он первый, не он последний. Но если Петр Зотов собирается ворошить старое и начнет искать, кто прикончил его папашу, то он станет для нас опасным, понимаешь?