За мертвыми душами
Шрифт:
— Живо давай воду!.. — встретил его окрик окончательно очухавшегося Лазо.
— Теперь «живо», а сапоги зачем же было швырять? Тоже ведь это не модель!.. — укоризненно ответил Дормидонт.
— Потолкуй у меня!!. — фыркая и плещась, сказал Лазо. — Философ из барбосов еще какой выискался! Голову тебе, анафема, чем-нибудь проломлю в другой раз, если опять так надо мной заорешь! В ухе звенит теперь, нечистая сила!..
— Да что ж с вами поделать, коли вы без понятия спите? Не разбудишь — я черт; разбудишь — опять же в чертях остаюсь, да еще голову проломить
Умыванье и одеванье Лазо совершилось по-военному, быстро, и он надушенный, улыбающийся вошел в кабинет и протянул мне обе руки.
— Еще раз извините, дорогой мой!.. Эдакая ведь каналья этот Дормидонт: из-за него все так вышло! — Только я, знаете ли, сон какой-то чудесный стал видеть — он и гавкнул! Дормидошка? — крикнул он, оборотившись назад.
— Чай готов?
— Давно дожидается!.. — ответил из спальной голос Дормидонта.
Лазо подхватил меня под локоть и повлек в столовую.
— Мамочка, вообрази, я его не узнал!.. за судебного пристава счел!!. — с хохотом возгласил Лазо, ворвавшись в столовую. — Здравствуй!..
Нина Павловна сидела уже за столом; перед нею на спиртовке грелся никелированный кофейник, сбоку кипел такой же самовар.
Простенькое лицо ее улыбалось нам обоим. На мужа она бросила долгий лучистый взгляд, и по тому неуловимому, что мы воспринимаем только чутьем, я понял, что мир для нее начинается и кончается этим человеком. Мы уселись слева и справа от нее.
— Как спали на новом месте? — задала неизменный вопрос хозяйка.
— Как камень!.. — ответил я. — Кстати, — обратился я к Лазо, — я сейчас просмотрел несколько книг в вашем кабинете. Отчего они в каких-то дырках?
— От внимательного чтения, — серьезно произнес Лазо. — Уверяю вас!
— Да, да, как бы не так? — сказала хозяйка. — Этот варвар их расстреливает!
Я перевел взгляд на Лазо. Тот уже помирал со смеху.
— Неправда!!. — воскликнул он.
— Как так? а Мирабо [45] кто расстреливал?
— Мамочка, да ведь он же мерзавец был, из патриотизма я его!..
Нина Павловна встала, вышла в соседнюю комнату и сейчас же вернулась со старинною книгою в руках.
— Вот полюбуйтесь!.. — она подала мне томик в темном кожаном переплете. — Я развернул его, и первое, что мне бросилось в глаза, было круглое отверстие посредине лица гравированного портрета Мирабо; под ним было напечатано следующее четверостишие:
45
Мирабо, Оноре Габриель Рикети (1749–1791) — граф, деятель Великой французской революции.
— Видите, вместо носа дыра?
— Мамочка, ведь он же француз был! у них это так и полагается! — хохоча пояснил Лазо. — Других я не расстреливал!
— А Шиллера? Он тебе что сделал? Такое чудесное издание!..
— Ну, немчура, есть о чем говорить? И не расстреливал я его, а только в стрельбе упражнялся, это же разница! Не могу же я, мамочка, стрелять разучиться! Вдруг меня из-за тебя на дуэль вызовут?..
— Ну, вздор говоришь!..
Лазо запрокинулся назад, замахал руками и залился смехом.
— А мелкие дырки на книжках отчего же? — спросил я недоумевая: мне все казалось, что мои собеседники шутят.
— Да он же все натворил: когда ему скучно, он книги влет дробью из ружья стреляет!
— Мамочка, я же не виноват, что вальдшнепов у нас нет! И не преувеличивай: я только по малому формату стреляю! Я библиофил, малый формат — это моя слабость: он, знаете ли, совсем как вальдшнеп летит!
— Делать ему нечего, вот он книжные садки и устраивает!
— В таком случае разрешите мне ограбить вашу библиотеку!.. — решительно заявил я.
— Да сделайте одолжение! — воскликнул Лазо. — Пожалуйста. Хоть всю берите!..
— И хорошо бы сделали! — заметила Нина Павловна.
После чая, несмотря на приставания хозяина идти смотреть с ним какое-то необыкновенное симментальское страшилище — быка и лошадей, я отправился в кабинет и занялся библиотекой. Лазо развалился на диване, курил и говорил без умолку. Анекдоты, смех, разные воспоминания, топанье от восторга ногами — все беспрерывно чередовалось у этого двуногого Нарзана. Я подавал реплики иногда невпопад, и это заставило Лазо изощряться на мой счет в остроумии и хохотать еще больше.
Просмотр занял часа два; отобрать пришлось всего около полусотни книг — все остальное было частью прострелено, частью изорвано и вообще находилось в самом невозможном виде. К концу моей работы к нам присоединилась и Нина Павловна.
— Вот безобразник!.. вот безобразник!!. — несколько раз произнесла она, видя, что снятая мною с полки книга оказывалась простреленной, и я, качнув головой, ставил ее обратно.
— Мамочка, не осуждай и не осуждена будешь!.. Ведь это же у меня наследственное!.. — восклицал Лазо. — Нельзя против наследственности протестовать! И рад бы не стрелять, но не могу, понимаете, не могу — тянет. Святоотеческие предания!.. Ведь я же охотник: вот она, подлая, лежит, а мне уже кажется, что летит!..
— Молчи, молчи!..
— Вот эти бы книги я у вас приобрел?.. — сказал я, указывая на отобранные мною.
— Только и всего? — удивился Лазо. — Голубчик, возьмите их все!
— А вправду, возьмите все?.. — поддержала хозяйка.
— Да зачем? — возразил я.
— Нет, в самом деле? Шутки в сторону: на кой черт они мне?
— Правда, правда!.. — опять вмешалась Нина Павловна.
— Забирайте все, ей-Богу! Только место они у меня занимают. Пыль от них разводится, блохи!..