За мгновение до мечты

Мишарина Галина

А ещё я знала, что Бьёрн не станет торопить. У нас впереди целая ночь, чтобы насладиться предвкушением, и уже после, приняв неизбежное, узнать много новых вкусов.

– Шашки?

– И булки.

– Открытые окна.

– И без комаров.

– Вишневый компот?

– Вместо коктейлей.

Мы переглянулись и рассмеялись, но, проходя по саду, я с тоской глянула на свежий холмик, поросший травой.

– Я понимаю, – тотчас сказал Бьёрн. – Прости.

– Всё нормально, то есть хорошо. Я просто не хочу забывать.

– И не надо. Можем устроить вечер памяти твоего Тёмы. Ты, кстати, почти не рассказывала

о нем. Откуда он появился у вас, как жизнь прожил?

Я облегченно выдохнула. Бьёрн, умница, предложил прекрасную тему для разговора! Так до самого крыльца я, довольная, рассказывала про своего питомца всё, что могла припомнить. Порой Бьёрн смеялся, особенно слушая истории о похищении котлет. Тёма был мастером воровства, и ему нередко попадало за это от бабушки.

– Веником прямо по заднице.

– Я бы тоже шлепнул, – кивнул мужчина. – Нечего наглеть.

Дома было прохладно и таинственно. Я предложила ему посмотреть старые фотоальбомы, а сама занялась приготовлением «быстрых» булочек. Не сидеть же за шашками с пустым чаем!

– Достаточно варенья, – усмехнулся он. – Но раз уж они готовятся без хлопот…

– Сластена.

– И ты тоже.

– Угу.

– И не обидно, что трудишься тут одна, а остальные только запасами лакомятся?

– Никогда не было. Я не обидчивая, хотя это смотря что натворить… До сих пор вспоминаю, как брат надо мной подшутил. Знаешь, бывают у людей заскоки: увидел какую-то вещь в магазине – и захотел неистово! Спишь и думаешь о ней, а днем представляешь, как станет здорово, если, то есть когда ей завладеешь. Ты только не смейся, но в свои тринадцать я захотела большую и красивую коллекционную куклу…

– Не смеюсь. Я в тринадцать сходил с ума по моделям истребителей.

– Тогда ты поймешь. А вот брат, как выяснилось, не осознал всю глубину моих чувств. Стоила она, в общем, не сильно дорого, а он уже тогда подрабатывал, мог себе позволить… Вот и представь мою реакцию, когда я увидела заветную коробку, открыла её, а у куклы на лице были нарисованы усы, на плече пиратская татуировка в виде черепа, и вместо шикарной прически на голове сделано некое непонятное запутанное сооружение. Необратимые перемены – он старательно изрисовал её несмываемым маркером. Я не оценила, Бьёрн. Плакала потом несколько часов. День рождения был испорчен, хорошо, что в гости никого не ждали. Бабушка, помнится, назвала любимого внука идиотом, хотя прежде от неё таких слов было не дождаться.

– Это очень обидно, – кивнул Бьёрн. – Хорошо понимаю тебя. Когда мне исполнилось шестнадцать, мать без моего ведома произвела в комнате уборку и выгребла «хлам». В том числе выбросила все мои самолеты. Ей казалось, что я вырос, что всё это не имеет цены. Но они были бесценны для меня! Я любил смотреть на них и представлять, что когда-нибудь сяду за штурвал. Пришлось мучиться в экономическом лицее ещё два года, и только потом я поставил вопрос ребром: либо самолеты, либо иду работать. Они выбрали второе, решив засунуть меня в стерильный офис на должность какого-то там помощника… Я выдержал год. Потом ещё год потратил на то, чтобы подзаработать и стать самостоятельным, съехать от них раз и навсегда. Знаешь, есть такие родители, которые вечно чем-то недовольны. Ты можешь потратить жизнь на то, чтобы угодить им, или, получив ярлык эгоиста и глупца, идти своей дорогой.

– Ты правильно сделал. Это ведь твоя жизнь, Бьёрн! Нас приводят в этот мир не для того, чтобы сделать рабами…

– Некоторые считают иначе. Они говорили, что я обязан. Это было их любимое слово. Обязан то, обязан это… Иногда мне хотелось застрелиться им назло, чтобы показать, что я в принципе не обязан жить. Но краем мысли я понимал, что самоубийство – не выход. Да и был уже тогда настоящим гадом, хотел жить по-своему им назло.

Мы рассмеялись.

– Вот уж точно злостный поступок – следовать своим желаниям! – кивнула я.

– Ага. Моя сестра, к примеру, во всем хороша. Она и по стопам отца пошла, и замуж вышла за кого следует, и живет по правилам, и выглядит прилично… Да и старший брат тоже – краса и гордость семьи.

Я непроизвольно положила ладонь ему на руку и тотчас испачкала мукой загорелое широкое запястье.

– Ой…

Но Бьёрна явно не беспокоила моя чумазость. Он улыбнулся, поцеловал мои пальцы, и я растаяла от дразняще откровенных прикосновений его горячего языка.

– Сладко. В детстве я мог взять горсть муки, смешать с сахаром и съесть, очень уж мне нравилось подобное сочетание. Видишь, есть и приятные воспоминания. Ты каждый раз неосознанно их вызываешь.

Он склонился и мягко тронул мои губы.

– Булки. Ночные булки. Этот сахар, эти звезды, ты – такая близкая и далекая.

– Разве я далека?

– Я… Хм… Не обращай внимания, Таиса. Непривычно мне подобное отношение. Когда много летаешь, небо кажется роднее земли. Я – птица, которая вырастила широкие крылья, сделала их сильными, а когда пришлось встать на ноги – принялась отчаянно хромать.

– А тебе хотелось бы бегать?

– Не знаю. – Он почесал в затылке и усмехнулся. – Мне бы хотелось наконец-то определиться, кто я.

– Я бы помогла, если бы умела указывать путь. Но могу лишь идти рядом, подав руку. Мне не дано знать заранее, что ждет впереди. Я не разгадываю людей, не читаю их.

– Именно это самое главное. По крайней мере, для меня. Ненавязчивость, спокойная поддержка. Удивительно, – пробормотал он, – какое доверие возможно между людьми! Я быстро привыкаю, но редко когда могу открыться полностью. А тут – нате вам, разоткровенничался.

– Это хорошо? – осторожно спросила я. Бьёрн был каким-то странным последние пару часов.

– Хорошо, – кивнул он. – Хотелось бы, чтобы так было всегда.

И надолго замолчал, что дало мне возможность всё сказанное тщательно обдумать. Я быстро доделала вкусняшки, заварила чай и накрыла на стол, а он принес шашки. Так мы и играли, переглядываясь, даже не на желания, а просто для удовольствия. Ночь казалась бесконечной, вечеринка вместе с короткой дракой забылись, и только слова Бьёрна, сказанные во время полета, не шли из головы.

Размышляя над этим, я всё больше расстраивалась. Хотел ли он большего? Если да, почему стал так серьезен, даже печален? Что его беспокоило? Да, мы были честны друг с другом, но Бьёрн продолжал хранить тайны, и вряд ли действительно доверил бы мне самые нехорошие мгновения своей жизни. А ведь я готова была принять их, принять его со всеми скелетами и тараканами, заскоками, заморочками и вредными привычками. (Коих, кстати, пока не наблюдалось). И вдруг Бьёрн окинул меня долгим, внимательным, каким-то виноватым взглядом.