За нами Москва!
Шрифт:
— Ты что ему сказал? — тихо удивился за всех танкист.
— Неважно, — быстро ответил филолог.
— Кажется, что-то про свинью, — ответил за студента Берестов, — что-то связанное с любовью.
Безуглый захихикал, вслед за ним, зажимая рты, шепотом засмеялись остальные, лишь Копылов сплюнул, проворчав про срамоту.
— Ладно, повеселились и будет, — оборвал смех старший сержант. — Нужно вкатить его на горку, оттуда уже сам пойдет, оттащим по дороге метров на триста, там можно заводить. Ну, навалились!
Машина с грузом тянула почти на три тонны — для тринадцати человек вес был велик. Кряхтя, ругаясь шепотом, красноармейцы толкали машину по грунтовой дороге и радовались только, что накануне не было дождя. Подъем был совсем небольшой, но для людей, что уже двое суток сидели на одних сухарях, это было сущей мукой. Наконец они вкатили машину на горку, дальше было сто метров спуска до дороги, да и по грунтовке уклон, пусть и незаметный почти, был в сторону просеки. Берестов послал одного из бойцов предупредить Зверева, чтобы через двадцать минут снимался и догонял остальных. Дав людям передохнуть пару минут, старший сержант приказал двигаться дальше. Вниз пошло веселее, бойцы бежали, держась за борта, Копылов спускал грузовик на тормозах. Машина была незнакомая, не такая, как привычный ЗИС–5, но ефрейтор приноровился сразу, он был шофером Божьей милостью, и Тулов, которому Берестов приказал тоже находиться в кабине, с завистью и восхищением смотрел за старшим водителем. Грузовик выкатился на грунтовку и, подталкиваемый красноармейцами, покатился по разбитой в пыль дороге. Отогнав автомобиль на полкилометра, Берестов велел заводить. Бойцы разогнали грузовик, и Копылов с первой попытки ухитрился запустить немецкий двигатель. Старший сержант приказал всем лезть внутрь, но кузов был забит, и устроиться поверх канистр и ящиков удалось только троим. Назначив старшим танкиста, бывший белогвардеец приказал ехать к просеке и отошел в лес дождаться пулеметчиков. Зверев со своим вторым номером, пыхтя и топая разбитыми сапогами по укатанной пыли, прибежали через полчаса. Когда группа подошла к повороту, грузовик и танк уже уползли к лагерю, а лейтенант со своими людьми перетаскивал ограждение с дороги обратно, на выезд из леса. Они едва успели управиться, когда с западной стороны послышался стрекот моторов. Люди скрылись в лесу, и через пять минут из-за поворота вылетели два мотоцикла с колясками, причем на переднем в коляске был установлен пулемет. Зверев передернул затвор МГ–34, но Волков отрицательно помотал головой. Когда шум моторов скрылся вдали, лейтенант наконец ответил на немой вопрос бывшего студента:
— Даже если не говорить о шуме, который мы тут устроим, это — патруль. Их хватятся очень быстро. Ладно, пора двигаться.
К тому моменту, когда красноармейцы вернулись в лагерь, там царило бодрое оживление. Танкисты заправляли свои машины, Петров обсуждал со старшиной, как бы половчее закрепить запасные канистры на танках. Комроты приказал разобраться с грузом — помимо канистр в грузовике были ящики. В ящиках лежали мины для пятидесятимиллиметровых минометов, их лейтенант сразу велел выкинуть — таких трофеев рота пока не взяла. В кабине, на радость Богушевой, нашлась аптечка. Но ценнее всего был початый ящик с консервированным мясом из немецкого пехотного рациона, похоже, водитель то ли выменял, то ли стащил где-то консервы, рассчитывая пополнить ими свое меню. На продукты немедленно наложил лапу старшина. Трофейная еда была сосчитана, учтена, Медведев даже прикинул порции. У кабины тем временем Копылов ругался с двумя танкистами: маленьким, щуплым, сущим мальчишкой на вид и крепким, среднего роста молодым татарином. Танкисты хотели снять с грузовика фару, для того чтобы установить взамен разбитой на танк комбата. Т–26 Петрова лишился своего света в бою, но поскольку проводка не пострадала, маленький водитель решил попробовать свинтить немецкий фонарь и прикрутить его на то же место. Копылов, естественно, бурно возражал, но оба мехвода мягко давили на него, пока шофер не сдался при условии, что надзирать за работой будет он лично. Одновременно пехотинцы под руководством Безуглого таскали канистры к танку. Волков и Гольдберг подгоняли людей — время было за полночь, и комроты рассчитывал до света уйти отсюда километров на двадцать. Что-то подсказывало ему, что из-за единственного угнанного грузовика и одного зарезанного водителя немцы не станут прочесывать сотни квадратных километров лесов, болот и мелких деревень. Лейтенант поделился этими мыслями с Петровым, и тот согласился с соображениями пехотинца. По словам комбата выходило, что немцы, пробив оборону, сперва рвутся дальше, не слишком заботясь о том, что сзади еще дерутся разрозненные, дезорганизованные части противника. Они оставляли эти части пехоте, и пока пехотные дивизии не замыкали внутреннее кольцо, немецкий тыл походил на слоеный пирог. В это время можно было попробовать проскочить мимо вражеских заслонов — все решала скорость. Волков, в отличие от танкиста, слоеных пирогов в своей жизни не ел, но аналогию понял и принялся гонять людей с удвоенной силой, пока комиссар тактично не намекнул ему, что люди и без того работают изо всех сил, и лучше доверить все командирам взводов. На заправку ушло меньше получаса — красноармейцы передавали канистры по цепочке, пока другие заливали бензин через воронку в горловины баков. Покончив с этим, принялись крепить канистры на моторное отделение и надгусеничные полки танков. Грузовик решили вести с собой, пока это будет возможно. Лейтенант нервно смотрел на часы, подсвечивая их трофейным фонариком — от начала операции прошел уже почти час. Он не знал, как часто немцы меняют часовых. Возможно, гитлеровцы и впрямь перепились и не спохватятся до утра. В любом случае, каждая лишняя минута могла стоить им жизни. Наконец лейтенант Турсунходжиев доложил, что танки заправлены. Танкисты заняли свои места в машинах, охранение, которое теперь возглавил Медведев, уже ушло вперед. Волков чувствовал, что должен что-то сказать, но ничего не приходило в голову. Он посмотрел в лицо комбату, что сидел сгорбившись на башне своего танка. Танкист молча кивнул. Лейтенант обвел взглядом строй своих красноармейцев. Четыре с лишним десятка бойцов, голодных, смертельно уставших бойцов на земле, что в одночасье стала чужой.
— Заводи! — крикнул танкист.
Затарахтели моторы танков. Т–26 Турсунходжиева завелся с третьей попытки, его водитель, молодой татарин из-под Казани, тихо ругался, пытаясь стронуть машину с места. Бензин все-таки оказался не того качества, к которому были привычны изношенные моторы устаревших танков. Наконец танки двинулись вперед, за ними, на первой передаче пополз грузовичок Копылова.
— Шагом марш!
Рота зашагала вслед за автомобилем, тихо матеря поднятую пыль и вонючий выхлоп. Ходячих раненых посадили в грузовик, и они больше не сковывали остальных, тяжелых Богушева, увидевшая, как мотает на просеке автомобиль, приказала нести на руках. Движение замыкал Зверев со своим вторым номером, назначенные в арьергард. Через полчаса после выступления лейтенант услышал отдаленные выстрелы, затем над лесом взлетели одна за другой две осветительные ракеты.
— Спохватились, голубчики, — спокойно заметил Берестов, шагавший в хвосте колонны. — Надо было тебе, Семен, подальше его оттащить.
— Надо было их всех там перерезать, товарищ старший сержант, — спокойно ответил Шумов. — Прямо в избах, тепленькими.
— Экий ты, голубчик, лютый сделался, — проворчал Андрей Васильевич.
В глубине души он понимал, что в словах гиганта-рабочего есть свой резон, но хладнокровие, с которым тот произнес эти страшные слова, пугало даже видавшего виды белогвардейца. Взводный вышел из строя, чтобы посмотреть, как идут его люди. Он уже собирался вернуться на свое место, когда с ним поравнялся Гольдберг.
— Андрей Васильевич, не возражаете? — спросил он, уравнивая свой шаг с движением старшего сержанта.
— Это советский лес, вы имеете право ходить, где вам вздумается, — усмехнулся Берестов. — Вы хотели о чем-то спросить?
— Да пожалуй. — Сказав это, политрук замолчал.
Над дальней Сосновкой взлетело еще несколько ракет, стрельба достигла своего пика и стала стихать.
— Угомонились, — заметил комвзвода–1. — Главное теперь, чтобы до света носа из деревни не показали. Так что вы хотели спросить, Валентин Иосифович?
Он шагал спокойно и ровно, не сбивая дыхания.
— Я, собственно, вот о чем, — начал Гольдберг. — Ладно, давайте напрямую, где вы научились так воевать? Вы ведь не из казаков?
Он споткнулся и упал бы, если бы Берестов не поддержал его за локоть.
— Спасибо, — поблагодарил комиссар. — Не в обиду будет сказано, но я помню, как воевали белые. Вы хорошо ходили в атаку, умели применять артиллерию, неплохо дрались в рукопашной. Но разведка, резня часовых… — Он замолчал, надеясь перевести дух.
Некоторое время оба шагали молча, раздумывая о своем.
— Ну, с лесом все просто, — ответил наконец Берестов. — На лето мы выезжали в деревню. На среднерусской возвышенности. Лесничим там был амурский казак — ходил еще с Арсеньевым. Мы часто бегали к нему, он много рассказывал.
Он посмотрел вдоль строя — взвод шагал ровно.
— Ну а все остальное… Из Бизерты я попал во Францию. Там вступил в Легион.
— Легион? — переспросил комиссар.
— Иностранный Легион, — пояснил Берестов, — особые части, набираемые из иммигрантов. Французы использовали его там, где риск был слишком велик. Мы воевали в Марокко. Там я научился многому. Откровенность за откровенность, Валентин Иосифович?
— Да, конечно.
Комиссар опять споткнулся:
— Извините, я плохо вижу в темноте…
— Я бы сказал — почти совсем не видите, — тихо сказал Берестов. — Дайте руку, быстро. Как давно это у вас?
— Вчера… — Гольдберг наконец нашел ладонь старшего сержанта. — Вчера было лучше. Думаю, из-за раны. Различаю только очертания предметов…
— Я бы сказал, из-за голода и усталости, я видел такое. Держитесь рядом со мной. Ладно, я хотел спросить о другом. Вы уж извините, но ваша речь, манера держаться… Все это выдает образованного человека…
— Ах вот вы о чем. — Гольдберг замолчал, затем продолжил: — Я закончил классическую гимназию. Мой отец… Видите ли, он вышел из кагала. Он был очень хорошим слесарем, работал на маленькой фабрике в Киеве.
Он снова прервался, некоторое время они шагали молча. Берестов подумал, что, в отличие от него, комиссар не понижает голос, ему словно было все равно, что этот рассказ могут услышать бойцы.
— Она принадлежала какому-то немцу, производили всякие сельскохозяйственные машины: веялки, сеялки и тому подобное. Постепенно стал мастером, в семье появился достаток, хозяин фабрики помог устроить меня в гимназию, несмотря на мое… происхождение.