За окном
Шрифт:
До сих пор мне вечно не хватало времени. Теперь у меня только и остается, что время. Почти чистое время. Пустая последовательность.
И для скорбящего эта ненадежность времени усугубляет смятение ума; что же являет собой время: состояние или процесс? Проблема эта — отнюдь не теоретического свойства. Она лежит в основе вопроса: всегда ли будет так, как сейчас? Изменится ли положение дел к лучшему? А с какой стати? Но если да, то как я это распознаю? Льюис признается: начав писать свою книгу,
я считал, что смогу описать определенное состояние, начертить карту скорби. Но скорбь, оказывается, — это не состояние, а процесс. Она требует не карты, а истории.
По-видимому,
Что же происходит потом, когда состояние и процесс, еще далекие от завершения, все же разграничиваются и узнаются? Что происходит у нас в сердце? Опять же, вокруг раздаются безапелляционные голоса (от «Как можно было после супружества с ним / с ней вступить в повторный брак?» до «Говорят, у кого был счастливый брак, тот быстрее создает новую семью — зачастую в течение полугода»). Один мой знакомый, чей многолетний партнер умер от СПИДа, сказал мне: «В этом есть только один положительный момент: можно плюнуть на все и заниматься чем хочешь». Но беда в том, что для человека, пережившего утрату, понятие «заниматься чем хочешь» в большинстве случаев требует присутствия того, кого больше нет, и нарушения законов мироздания. Так что же: затаиться, замкнуться, запереть себя в верности посмертной памяти?
Рэймонд Смит не питал особого пристрастия к доктору Джонсону, считая его излишне назидательным, и предпочитал изучать образ этого ученого мужа не по собственным трудам последнего, а по описаниям Босуэлла. Однако рассуждая о скорби, Джонсон проявляет не столько назидательность, сколько мудрость, четкость и определенность:
Неразумно и тщетно пытаться продолжать жизнь в состоянии безучастности и равнодушия. Если бы мы, отгородившись от радости, могли бы тем самым избавиться от скорби, такой план заслуживал бы самого серьезного внимания. Но раз уж, сколь ни ограждай себя от счастья, горе все равно найдет для себя многочисленные ходы и боль не даст о себе забыть, можно отвергать любые обещания радостей, но безусловно имеет смысл в какой-то момент попробовать поднять свою жизнь выше средней точки апатии, потому что в какой-то иной момент волей-неволей придется опуститься ниже этой точки.
Итак, что же указывает на «исход» скорби? Возможность сосредоточиться и вернуться к работе; пробуждение интереса к жизни и способности получать от нее удовольствие при осознании того факта, что нынешнее удовольствие несопоставимо с ушедшей радостью. Способность прочно удерживать в памяти утраченную любовь и вспоминать ее без искажений. Способность строить свою жизнь так, чтобы покойный был бы доволен (хотя это щекотливый вопрос: бывает, скорбящие дают себе полную свободу действий). А что потом? Обретение некой формы самодостаточности, чуждой безучастности и равнодушия? Или создание новых отношений, которые либо вытеснят собой прежние, либо, вполне возможно, будут черпать в них силу?
Существует еще одна удивительная параллель между этими двумя книгами — «Год магического мышления» и «История вдовы». К моменту выхода в свет многим читателям стали известны важные подробности, не отраженные в текстах. В случае Джоан Дидион это смерть ее дочери Куинтаны (в следующем издании книги об этом уже было сказано); в случае Джойс Кэрол Оутс — ее вступление в брак с неким нейробиологом, чье существование стыдливо упомянуто на последней странице. Вы можете возразить, что
Это запретная тема. Как живые предают мертвых. Мы, живые, то есть пережившие утрату, понимаем, что наша вина — это и есть наша связь с мертвыми. Мы постоянно слышим, как они окликают нас, и в голосе их нарастает неверие. Ты ведь не забудешь меня, правда? Как же ты можешь забыть? У меня нет никого, кроме тебя.
Однако тема эта заявляется, но тут же отодвигается в сторону; более того, если Оутс и возвращается к мысли о «предательстве» мужа, то делает это в довольно узком контексте, когда раскрывает читателю тайны семьи и воспитания Рэя Смита. Как она сама объясняет, «мемуары бессмысленны, если им недостает честности. Точно так же бессмысленно признание в любви, если ему недостает честности». Заключительная глава ее книги названа «Руководство для вдовы»; приведем ее целиком:
Из всех бесчисленных наследственных обязанностей вдовы лишь одна важна по-настоящему — в годовщину смерти мужа вдова должна про себя сказать: «Я сохранила себя живой».
Но если она при этом добавит «В считаные недели я, наверное, выйду замуж», не изменит ли это природу первого высказывания? Это не морализаторство: Оутс, вполне возможно, цитирует слова Марианны Мур о том, что «лекарство от одиночества — уединение», но множество людей испытывает потребность вступить в брак, а следовательно, в ряде случаев, и в повторный брак. Однако некоторые читатели увидят здесь явное нарушение повествовательного обещания. Разве не был Рэй «первым мужчиной в моей жизни, последним мужчиной, единственным мужчиной»? И как теперь смотреть на сад, который она засадила многолетниками?
Доктор Джонсон писал «Подобающие способы утоления печали», когда еще не овдовел. Это произошло с ним двумя годами позже, в возрасте сорока трех лет. А двадцать восемь лет спустя в утешительном письме доктору Томасу Лоренсу, незадолго до того потерявшему жену, Джонсон напишет:
Кто пережил жену, которую любил много лет, видит себя отрезанным от единственного сознания, разделявшего с ним и надежды, и страхи, и интересы; от единственной спутницы, с которой делил многие радости и невзгоды, рядом с которой мог свободно мыслить, возвращаться к прошлому и заглядывать в будущее. Непрерывность бытия нарушена; привычный ход чувств и действий остановлен, жизнь будет пребывать в неподвижности до тех пор, пока внешние причины не направят ее в новое русло. Но пора неподвижности мучительна.
Об авторе
Джулиан Барнс признан и любим читателями во всем мире. Более того, он обласкан критикой, за ним давно и прочно закрепилась репутация писателя-интеллектуала. Но вот официального признания его достижений до недавнего времени не было — автор знаменитых бестселлеров номинировался на Букеровскую премию трижды и ни разу не становился победителем. Лишь в четвертый раз, в 2011 году, он дошел до финала — роман «Предчувствие конца» получил наконец эту престижную литературную награду. «Я считаю, что моя творческая задача — отражать окружающий мир во всей его правоте и противоречивости», — заявил Барнс. Надо сказать, что ему это удается, причем делает он это неизменно тонко, изобретательно, талантливо.