За опасной чертой
Шрифт:
«Что за черт?! Откуда свалилась эта невыносимая тяжесть?..»
Машина вела себя необычно. Такого раньше с ней не бывало. Вот она клюнула носом и устремилась к земле. Потом снова полезла вверх, да так круто, что казалось, жалобно заскрежетал металл обшивки. Самолет трясло. Ручку управления рулями заклинило, как говорится, намертво. А тут еще и перегрузка мешает сосредоточиться. Словно мощный поршень, вгоняет она тело летчика в кресло.
Потеря управления! Это ясно. Но почему, где?.. Как вернуть самолету его легкость и послушание, да и возможно
Прежде всего нужно доложить на землю о случившемся. Мосолов старается говорить, хотя пронзительный свист (откуда он взялся?) режет слух, не дает возможности контролировать даже свой голос. Георгий кричит, но наушники словно ватой забиты.
— Почему молчите, земля? Почему не отвечаете?
А земля не могла ответить летчику. Она его не слышала. Во время удара вышла из строя радиоаппаратура, быть может, нарушился какой-нибудь крошечный контакт — и сразу оборвалась единственная ниточка, связывающая летчика с землей, с товарищами. Сейчас они, наверное, волнуются, вызывают Георгия по разным каналам, а он бессилен что-либо сделать, не может ни успокоить, ни попросить совета, ни рассказать о том, что происходит с самолетом. А как это важно!
…Летчик в небе не бывает один. Много внимательных глаз следят за светлой искоркой, скользящей по мерцающим полям радиолокационных экранов; опытные специалисты готовы по первому запросу с борта указать курс выхода на аэродром посадки, дать метеорологическую сводку, а если нужно предупредить об опасности, направить на запасной аэродром. Руководитель полетов каждую секунду знает о положении самолетов на земле и в воздухе и готов подсказать нужное решение. Но в тот момент никто не был способен помочь Мосолову. Ему самому надо было решать, что делать.
А самолет по какой-то немыслимой кривой падал вниз. Скорость снижения росла — неумолимой силой закона тяготения земля влекла самолет в свои объятия. Еще немного — и он превратится в дымящуюся груду металла…
«Надо действовать. Быстрее, быстрее!»
Проходит секунда, две, три… Сколько осталось еще? Мысли скачут: «Сделай это! Сделай то!» Какой подчиниться, что приказать сердцу, рукам?
Катапультироваться он еще успеет. Красная рукоятка совсем рядом.
А в памяти отчетливо звучит доброжелательный голос Генерального конструктора: «Решающее слово теперь за вами, Георгий Константинович, удалось нам или нет…»
Секунды! Они отсчитывались в сознании с предельной точностью. Два удара сердца — секунда, еще два — вторая… Сердце тоже работало на аварийном режиме, билось быстро и гулко. На хронометре борьбы оставались последние деления.
Летчик терял силы в неравной схватке, но ни чувства обреченности, ни страха не было. Он сознательно шел на риск, сознательно решил не покидать драгоценный опытный самолет — ведь его жизнь принадлежит ему, самолет же — детище коллектива, быть может, родоначальник целой плеяды крылатых машин.
Стиснув зубы, Георгий тянет ручку управления уже двумя руками. Еще немного! Еще… Побелели от напряжения пальцы, пот залил глаза.
— Врешь! — задыхаясь
Он, не отрываясь, смотрит на ручку управления. Для него сейчас больше ничего не существует — ни скорости, ни высоты, ни земли, ни неба. Ручка! Только ручка! От нее зависело теперь все, и Мосолов уже не тянул, а рвал ее на себя, откидываясь назад всем корпусом, упираясь одеревеневшими от напряжения ногами в педали. Ну!..
А до земли 500, 300 метров… Это иногда много, иногда мало. Но на какой бы высоте ни летел самолет, если он перестал подчиняться человеку, земля — рядом.
На этот раз высоты хватило. Георгий собрал последние силы… Рывок!..
Что-то звонко хрустнуло, и вдруг навалилась многократная, но спасительная перегрузка, согнула летчика, вдавила его в сиденье, да так, что на секунду потемнело в глазах. А самолет по крутой глиссаде, весь дрожа от напряжения, стал выходить из пикирования. Стальная птица с ревом промчалась над самыми вершинами деревьев и устремилась вверх.
Надо набрать высоту, чтобы разобраться в случившемся и прикинуть, на каком режиме можно сажать самолет, проверить, как он сейчас реагирует на отклонение рулей, изменение оборотов двигателя, выпускаются ли шасси и закрылки.
Снова навстречу мчится земля. Теперь летчик ждет встречи с ней. Ждет нетерпеливо. Она снова стала желанной, родной, доброй.
На глазах у всех, кто смог оставить рабочие места и встречать испытателя, самолет с убранными закрылками на большой скорости коснулся бетонной полосы точно у посадочных знаков, выпустил на пробеге тормозной парашют и, наконец, остановился.
У Мосолова еще хватило сил, чтобы зарулить на стоянку и выключить двигатель. Потом он, сутулясь, медленно приподнялся над кабиной. Кто-то помог ему отстегнуть парашют.
Георгий посмотрел на часы. Что это? Неужели остановились? Он приблизил циферблат к глазам. Нет, тонкая стрелка, подрагивая, бежала по кругу. Значит, все это продолжалось лишь несколько минут. А казалось, что прошла целая вечность…
Георгий стянул с головы шлемофон, стер с лица не успевшие просохнуть соленые капли и как-то виновато взглянул на окружавших его друзей.
Солнце уже успело приподняться над горизонтом, и летчик ощутил на лице то скупое последнее тепло, которое так дорого бывает осенью.
«Почему же я не заметил этой красоты, когда был там, наверху?»
Георгий очнулся от дум и посмотрел со стороны на самолет, который уже буквально облепили инженеры и техники. Сейчас ему не хотелось подходить к машине, да и бесполезно — ни один специалист не назовет причину происшествия, пока не убедится, что она твердо установлена. Скажут: «Отказ управления». А это ему и самому понятно. Надо подождать, подумать, взвесить все обстоятельства полета, восстановить деталь за деталью все подробности аварии.