За пеленой надежды
Шрифт:
— Что скажете? — Рут победно оглядела подруг.
— О, мне нравится! — откликнулась Сондра. — Я из Финикса привезла с собой несколько красивых плакатов. Куда бы мы ни повернулись, наши глаза увидят замки, реки и закаты. Подушки темно-оранжевого цвета оживят этот диван. — Она вышла на середину комнаты и, улыбаясь, огляделась вокруг себя. — Возможно, на пол мы постелим восточный ковер…
— Тпру! — Рут, смеясь, подняла руку. — Такие вещи мне не по карману. Я сама плачу за этот колледж, так что приходится считать каждый пенни.
— О, не беспокойся, — весело отмахнулась Сондра. — У меня найдутся деньги. Я буду дизайнером по интерьеру.
Рут наблюдала, как Мики осторожно приближается к коридору, будто там кто-то затаился, затем уперла руки в свои широкие бедра и спросила:
— Ну, Мики, а ты что скажешь?
Мики заволновалась.
— Мы будем тянуть соломинки и посмотрим, кому какая спальня достанется, — сказала Рут, повернувшись к кухне, где стояла метла. Но Мики остановила ее, добровольно согласившись взять себе комнату без окон: стекло и зеркала отравляли ей жизнь.
Несмотря на жару — день еще был в разгаре, — девушки отправились в общежитие, погрузили свои вещи в «мустанг» и отвезли их на квартиру. Наконец Сондра отворила все окна, чтобы впустить послеполуденный свежий ветерок, который чудесно бодрил и принес запах океана, а Рут достала то немногое, что купила сегодня утром в магазине «Сейфвей»: котелок для кипячения воды и приготовления еды, растворимый кофе, сыр, крекеры, туалетную бумагу и коробку свеч, которых хватало на пятнадцать часов. Поставив по свече в каждой комнате, она сказала:
— Хозяйка утверждает, что свет включат завтра. В выходные можно присмотреть все необходимое для кухни и ванной.
Сондра не спеша приводила в порядок свою комнату, хотя красно-золотистое солнце уже ушло за океанский горизонт и длинные тени предвещали наступление последней ночи без электрического света. Плакату Дженис Накамура с камышовыми котами нашлось место прямо над ее кроватью, и, едва проснувшись, Сондра первым делом увидит их; кожаный несессер с письменными принадлежностями, подарок на окончание школы, она аккуратно поставила на стол под окном; фотографию, на которой родители были запечатлены в Большом каньоне, пристроила рядом с ним; платья отныне висели в правой стороне шкафа, юбки и блузки — в левой; туфли выстроились на полу, словно солдатики. Сондра разгладила одеяла, одолженные хозяйкой — потом она купит свои, — распушила подушку и отступила назад, чтобы взглянуть на творение собственных рук.
«Это лишь начало, — с удовольствием подумала Сондра. — Начало последнего путешествия»…
Прежде чем вернуться к Рут и Мики, Сондра взглянула в окно. Как и предупреждала Рут, океана не было видно, но он простирался там, как раз за этими пальмами и крышами домов. Океан Сондры. Она чувствовала его, ощущала его неспокойное дыхание; закрывала глаза, напряженно прислушивалась — и слышала прибой, шум которого сулил столь многое, — ведь далеко за океаном лежал неведомый мир. Наступит день, когда Сондра окажется в том мире — на сей счет она была уверена. Ей предстояло восстановить справедливость, исполнить моральный долг перед теми, кто дал ей жизнь. Надо было обрести себя, найти место в этом мире, вернуться к темной расе, с которой она состояла в родстве. Сондра Мэллоун чувствовала, что стоит на берегу огромного зовущего океана, и это сейчас волновало ее так же, как декан Хоскинс, в то утро вторника произносивший клятву Гиппократа. Все предвещало — она найдет то, что искала.
На кухне Рут намазывала сыр на крекеры. Она работала при свече и одна. Мики все еще не вышла из ванной.
Рут удивлялась, что не дрожат руки: внутри у нее все тряслось. Наконец-то она здесь и предпринимает большой смелый шаг. «Назло отцу я добьюсь своего. Даже если это сулит гибель, я пойду до конца и у финиша окажусь первой!»
Ее отец, один из самых известных врачей штата Вашингтон, настоящий трудоголик, двадцать три года назад расстроился, когда вопреки его желаниям и планам жена родила девочку. Родители Рут поторопились зачать еще одного ребенка, и вскоре на свет появился Джошуа. Обида была забыта. Затем родился Макс и, наконец, Дэвид. А через некоторое время родился последний ребенок, последний и поэтому самый любимый. Им оказалась девочка. Будто совсем не было старшей дочери, будто он копил любовь именно для младшенькой, Майк Шапиро стал с нежностью относиться к маленькой Джудит. Ей была отдана роль принцессы — роль, которая по праву принадлежала
Нет, Рут не обижалась на отца. Она росла пухлым, неуклюжим, вызывающим разочарование ребенком, который то и дело опрокидывал молоко или расхаживал по дому с крошками пирога на подбородке. Сегодня, будучи взрослой, она соперничала со своими братьями: Джошуа учился в Вест-Пойнте, и его фотография занимала центральное место на каминной полке в гостиной; Макс был слушателем подготовительных курсов при медицинском колледже Северо-Западного университета и в будущем собирался работать с отцом; Дэвид проявлял большие способности в юриспруденции. «У тебя ничего не получится, Рути, — заявил отец, когда она заполняла анкету о приеме в медицинский колледж. — Почему бы тебе не смириться со своим положением? Найди хорошего парня. Выйди за него замуж. Нарожай детей». Но как раз в этом-то и заключалось все дело: Рут никогда ничего не проваливала. В детстве она иногда могла опуститься до непростительного среднего уровня, но провалов на экзаменах не знала. Просто из нее не получилось одаренного ребенка. Не ее вина в том, что единственные соревнования по бегу, в которых она заняла призовое место, другие проигнорировали из-за дождя, и, насколько бы она ни отстала от бегущего впереди, ей все равно досталась бы награда. Однако у этой страшной неудачи, случившейся много лет назад, оказалась и положительная сторона: Рут Шапиро на короткое время ощутила вкус отцовского восторга и готова была добиваться его любыми усилиями.
«На этот раз, — думала она, раскладывая крекеры на бумажной тарелке, — я не приду третьей. Я приду первой. Первой из девяноста!»
Мики долго пробыла в ванной не потому, что наносила макияж или прикрывала длинными светлыми волосами щеку, а потому что изучала лицо, отражавшееся в зеркале. Лицо, которое издевалось над ней.
Когда она родилась, пятно было величиной с булавочный укол. Мать говорила, что это след от поцелуя феи. Но затем пятно начало медленно расползаться, и сейчас, сине-красное, оно тянулось от уха до носа, от нижнего края челюсти до линии роста волос. Некоторые ее однокашники по школе оказались жестокими. Они говорили: «Эй, Мики, у тебя на лице осталось варенье», а то и вовсе заявляли, что ее кожа ядовита и никто не должен приближаться к ней. Дети подбивали друг друга подбежать к Мики и коснуться ее щеки. Стенли Фурмански заявил, будто отец говорил ему, что сине-красные пятна становятся все больше и больше, а затем лопаются, и мозги вылезают наружу. А учителя читали нотации о том, что к несчастным людям следует относиться с добротой, и тогда Мики хотелось умереть. Она плача бежала домой, и мать всегда обнимала ее, чтобы унять страдания дочери.
Мики стала подростком, а дела шли не лучше. Девочки сближались с ней лишь ради того, чтобы допытываться, что же с ее лицом; преподаватели, руководствуясь лучшими побуждениями, своей добротой унижали ее; мальчики на спор приглашали Мики на свидания — тот, кто поцелует ее в изуродованную щеку, выиграет пять долларов. Все эти годы мать водила девочку от врача к врачу. Многие отделывались от нее, заявляя, что пятно пронизано сосудами и оперировать его опасно; некоторые экспериментировали скальпелем, жидким водородом и сухим льдом, отчего лицо становилось еще уродливее и покрывалось рубцами…
Но самые страшные шрамы появлялись не на лице. Мики быстро окончила среднюю школу, за три года одолев четыре класса, и стала самой молодой первокурсницей в колледже Кастильо. К этому времени Мики полностью уверовала в собственную неполноценность и пришла к выводу, что ее роль в жизни сводится к тому, чтобы посвятить себя работе.
Девушке показалось странным, что ни один из шестерых экзаменаторов, беседовавших с ней прошлой осенью, не спросил, почему она хочет стать врачом. Она думала, что этого вопроса никому не избежать. Вполне возможно, они обо всем догадались с первого взгляда. Экзаменаторы были врачами, а значит, далеко не дураками. Любой человек этой профессии догадается, в скольких врачебных кабинетах побывала Мики начиная с двухлетнего возраста, когда сине-красное пятно еще было не больше монеты в десять центов. Сколь много холодных рук касалось ее лица, сколь многие серьезно качали головами! Она слишком часто слышала заключение: «Безнадежный случай». Любому, кто взглянул бы на нее, стало бы ясно, что Мики пришла к решению отдать себя делу служения таким людям, как она сама, и найти способ избавиться от столь унизительного физического недостатка — пусть не для себя, так для других.