За Россию - до конца
Шрифт:
Однако Люба не дала мне задать этот, самый главный для меня, вопрос. Едва я попытался открыть рот, как она, крепко обняв, закрыла вше его горячим поцелуем. И за этот поцелуй я ещё сильнее возненавидел её!
У меня перехватило дыхание, я оторопело смотрел на неё, пытаясь понять: нормальный ли она человек или же помешавшаяся на плотских желаниях психопатка?
— Я знаю, о чём ты сейчас думаешь, Дима, — оторвавшись от моих губ, спокойно, даже отрешённо сказала она. — И знаю, о чём хочешь меня спросить. Сказать?
— Ты не женщина, ты — сам дьявол! — наконец смог выговорить я. — Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать! Я проклял день и час, когда встретил тебя!
— Нет! — Любин голос был полон решимости. — Нас свела война, и только война сможет нас разлучить. — В её словах было что-то пророческое. — Ты любишь, хочешь меня, ты всё равно не сможешь жить без меня.
Я молчал. Да и что я мог сказать?
— Пойдём, я покажу тебе твою комнату, — уже по-хозяйски, обыденно сказала Люба, и, странное дело, я пошёл за ней с прямо-таки собачьей преданностью.
Мы вошли в светёлку, где стояла широкая железная кровать с никелированными шарами на спинках. Кровать была накрыта одеялом, представлявшим собой мозаику сшитых разноцветных лоскутов. В головах лежали огромные, пышно взбитые подушки. Я так устал и физически и морально, что готов был тут же повалиться на эту манящую к себе кровать. Но Люба усадила меня за стол, уставленный едой. Я заметил и отварную фасоль с молоком и красным перцем — национальное блюдо осетин, любимое мной ещё в детстве; здесь же стояла тарелка с жареным сазаном, нарезанным крупными кусками. Сазан тут же некстати вызвал у меня неприятное воспоминание об ухе, которой нас потчевал Лука. Мне вдруг расхотелось есть.
— Да выкинь ты всё из головы. — Люба словно разгадала мои мысли. — Главное, что мы с тобой живы и всё идёт хорошо. Ты пойми, Дима, я не предавала тебя. У меня и в мыслях этого не было. Хочешь, поклянусь? Неужели ты забыл, что было у нас в Ростове?
Я вспомнил ту первую ночь в Ростове, и — что делать — мне ещё сильнее захотелось Любу, сильнее даже, чем тогда.
— Ты поешь, я же знаю, что ты голоден, — ласково продолжала она. — Не могу смотреть на голодных мужчин. Да, о чём это я начала с тобой говорить? — Она то ли впрямь забыла, то ли лукавила, чтобы услышать мою подсказку.
— Да всё о том же самом, — стараясь показать, что я так и не простил её, сухо ответил я. — Впрочем, я думаю, что ты не откроешь мне всей правды.
— Если ты вознамерился обидеть меня, то эти твои слова — самые подходящие. — Я почувствовал, что Люба действительно обиделась.
— Можно подумать, что ты не знала, что меня ждёт, когда привезла прямо в контрразведку?
— Клянусь тебе, Дима, клянусь всеми святыми, я сделала это, чтобы спасти тебя.
— Чтобы спасти, ты предавала меня?
— Да, предавала, чтобы спасти!
От её наглости у меня опять на время пропал дар речи. С трудом я произнёс:
— Так объясни же мне всё, наконец!
Люба посмотрела на меня чуть ли не с жалостью:
— Дима, ну неужели ты сам не понимаешь? Контрразведка случайно обнаружила, что Григорий Маркович, хозяин, связан с красными, и решила использовать его дом для выявления засылаемых агентов. Ты прибыл первым. Но когда я тебя увидела, узнала, то не смогла поверить в то, что ты, офицер, дворянин, добровольно стал красным шпионом. Я решила, что, может быть, тебя заставили угрозами, пытками... И я подумала, что Донцов С Деникиным во всём разберутся. И вот видишь, ты сумел доказать свою невиновность, тебе поверили.
Люба смотрела на меня сияющими глазами. В её словах была конечно же своя логика. Но я подумал о том, что если бы не личная неприязнь Донцова и Деникина к Савинкову и не наивная вера Антона Ивановича в человеческую порядочность, то я бы сидел сейчас под арестом, в лучшем случае...
— Дима, не печалься. — Люба порывистым движением обняла меня. — Ведь всё хорошо: ты с теми, с кем должен был быть с самого начала. А я с тобой, я тебя люблю. Может быть, я и плохая, но, поверь мне, ты первый мужчина, которому я это говорю.
Впервые за всё время этой неожиданной встречи я пристально посмотрел Любе в лицо. Оно сияло такой радостью и любовью, что у меня невольно сжалось сердце.
«Господи, какие ещё испытания ты мне готовишь, — подумал я, жадно целуя её волосы, глаза, губы и не желая больше думать ни о красных, ни о белых. — Пусть всё будет так, как должно быть!»
22
Первоочередной целью Деникина было взятие Екатеринодара — и не только потому, что это было важно со стратегической точки зрения. Деникин не мог не выполнить завет Корнилова.
Разумеется, он хорошо понимал, что задача эта была не из лёгких. Город защищали значительные силы хорошо вооружённых красных войск. По данным разведки, они имели до сотни орудий, много пулемётов, большой запас боеприпасов.
Задолго до наступления на Екатеринодар Деникин принялся за структурную реорганизацию Добровольческой армии, которую счёл необходимым разделить на три пехотные, одну конную дивизию и одну конную кубанскую бригаду. Конечно, дивизии эти были немногочисленны, но зато сильны своим кадровым составом, крепкой дисциплиной и приобретённым в боях опытом.
Деникин понимал, что для захвата Екатеринодара прежде всего нужно обеспечить собственный тыл. Одним из главных условий выполнения этой нелёгкой задачи было взятие под контроль всего железнодорожного сообщения Северного Кавказа с Центральной Россией. Романовский днём и ночью работал над этим планом.
— Прежде всего нужно захватить станцию Торговая, — доложил он Деникину. — Второй важный пункт — станица Великокняжеская, что к северо-востоку от Торговой. После выполнения этой задачи следует сосредоточить все донские войска на Царицынском направлении.