За стеклом (сборник)
Шрифт:
С букетом цветов и с потерянным лицом Гена лихорадочно курсировал в скверике у Большого театра. Кафе, куда приедет Мила, в Столешниках, пять минут хода, времени навалом. К Большому стягивались зрители.
— Любите балет? — хитро подмигнув, спросил Гену какой-то старикашка. — Или нашу чудную приму? Какая техника! Какая пластика! Я вас понимаю, молодой человек! Хотите совет опытного балетомана? Не передавайте букет через служительницу. Бросьте цветы к ее ногам в финале! К ее пуантам!
— К ее чего? — переспросил Гена.
Потом понял, что его принимают за поклонника известной балерины, поэтому все пялятся и улыбаются, глядя на вызывающе роскошный букет.
Стоп! Балерины и медички отдыхают. Но есть букет, который он сдуру за большие деньги купил и два часа таскает. Что получится? Приходит он к Миле с веником в оборках.
Сначала изменил жене, потом три года на глаза не показывался, теперь за цветочками мещанскими рожу похотливую хочет спрятать?
Именно так отнесется Мила, он точно знает. Пошлость она не переносит ни в каком виде.
Гена переложил букет в левую руку, а правую протянул старичку:
— Спасибо за совет! Благодарю!
Он вышел на Пушкинскую улицу и двинулся вверх. Внимательно смотрел на встречных девушек. Как назло, попадались одна другой краше. Но и его заветная встретилась. Дурнушка, ее папа был филином, а мама — цаплей. В итоге получился совенок на длинных тонких ножках. Гена перегородил «совенку» дорогу:
— Девушка! Милая! Помогите мне!
«Совенок» хлопнула большими навыкате глазками:
— Что вам нужно?
— Только одно! — взмолился Гена. — Пожелайте мне удачи! Это вам! — Он протянул ей букет, предварительно вытащив распустившуюся алую розу. — Возьмите! Пожалуйста! Вы в Бога верите?
— В целом, — растерялась девушка и взяла букет.
— Прекрасно! — воскликнул Гена, освободившись от цветов. — Помолитесь за меня! Я гадкий, мерзкий человек, иду мириться с женой и матерью моих многочисленных детей. Как вы думаете, она простит?
Зажглись уличные фонари. В их свете цветная фольга, обрамлявшая цветы, заиграла блестящей парчой, по-новому озарила лицо девушки-совенка. Из уродливой ее мордашка стала почти прекрасной.
— Вы верьте! — пылко воскликнула девушка. — Верьте обязательно! И все получится!
— Спасибо! — Гена взял ее руку и поцеловал. — Вы мне очень помогли. У вас, не сомневайтесь, тоже сложится на зависть всем подружкам. Вот увидите! Прощайте, милое созданье! — И пошел вверх по Пушкинской.
Уличное представление, наполовину скоморошеское, наполовину всерьез, было необходимо ему, чтобы загнать эмоции в привычные стойла. Полностью не удалось, но все-таки успокоился. А иначе? Пришел бы к Миле: поджилки вибрируют, речь заикающаяся — балетоман, одним словом. Мила бы только посмеялась.
Она сидела спиной ко входу. Метрдотель показал, но Гена на три секунды раньше вычислил. Ровная спинка, спрятанные под плечистым модным жакетом хрупкие плечи, аккуратная головка — стрижка короткая, а раньше был хвостик, перехваченный аптекарской резинкой. Он узнал бы ее под паранджой!
Гена тихо подошел, стал за ее спиной, протянул вперед руку с розой — так, чтобы цветок оказался перед лицом Милы.
— С праздником!
Мила невольно взяла розу, обернулась, проследила, как Гена обходит стол и садится напротив. Слов у нее не было. Один раз в год Мила снимала панцирь ненависти к мужу, забывала все проклятия, которые он заслуживал, и предавалась сладким воспоминаниям.
Гена застал ее безоружной. Но бывший единственный муж и не собирался нападать. Дружески улыбнувшись, спросил:
— Как тебе удалось?
— Что удалось? — выдохнула Мила, панически вспоминая, как выглядит ее панцирь.
— За три года не постареть, а возмутительно помолодеть. Прекрасно выглядишь! — Он не давал ей вставить слова. Отпускал комплименты, не глядя на нее, а перелистывая меню. — Ты голодна? Я как волк! Давай все закажем? А потом выберем, что нам нравится? — Гена хитро подмигнул.
— С ума сошел?
— Что-то меня часто стали об этом спрашивать в последнее время. Правда, в основном Соболевы, хотя у самих творится черт знает что. Шеф! — обратился он к подошедшему официанту. — На твое усмотрение. Романтический ужин на двоих. Не скупись, но и помни, что здесь сидят гурманы, а не обжоры. Правильно?
Гена впервые прямо посмотрел на Милу.
Она кивнула, официант заверил: «Понял, исполню!» — и удалился. Гена почувствовал, что наработки последнего получаса растворяются — он снова впадает в нервный страх.
Мила, родная и любимая, руку протяни — близкая, недоступна, как английская принцесса.
— Что случилось у Лены и Володи? — спросила Мила.
Тема измены, даже чужой, была самой неподходящей, с точки зрения Гены. Ведь будились воспоминания и прошлые обиды. Но он увидел, что за каменным лицом Милы прячется заинтересованность и любопытство. Нет, не увидел, почувствовал! Кроме периодов, когда его голова была занята новой интрижкой, он всегда чувствовал настроение Милы. Как бы ни прятала она свои мысли и желания, он догадывался об истинных эмоциях. Она могла долго хвалить подарок, но Гена безошибочно понимал, что не угодил. Могла ругать его за транжирство, за то, что купил апельсины вместо картошки, но он чувствовал — в душе Милу восхищают безумства, на которые она не способна. И это его чувствование Милы, оказывается, не пропало, не сгинуло! Оно доставляло ему огромное удовольствие. Точно он был музыкальным инструментом, флейтой или скрипкой, которую забросили на чердак, где она долго валялась; но вот достали, пыль стряхнули, заиграли, и звук не фальшивит.
Гена сочинил, смешивая факты и домыслы, забавную историю из жизни Соболевых. Главным действующим лицом была штанга — то ли спортивный снаряд, то ли женщина с необычным прозвищем. Лена и Володя, по версии Гены, съезжались и разъезжались, рыдали у него, у Гены, на плече, подстерегали после работы и все пытались выяснить правду про штангу.
Мила тихо посмеивалась. Она от всего сердца желала Соболевым счастья и в то же время невольно радовалась, что и у них случились измены и беды. Это как бы снимало часть позора с нее и Гены, уравнивало ее распавшуюся семью с железобетонной парой Соболевых.