За стенами города. Дезертир Ведерников
Шрифт:
На лицах была радость, это и понятно — увеличили нормы, и гордость, гордились тем, что их не забыли, что они не просто несчастные доходяги, а еще нужные люди, о них думают, их идут выручать. Все разговоры состояли из больных преувеличений.
Ведерников хотел бы узнать, насколько увеличили паек, но спросить нельзя — примут за идиота: все знают, а он не знает! — или за шпиона. Хотел бы услышать и об армиях, прорывающихся к городу, — или люди кормят друг друга выдумками?..
Торговля шла бойко. На крысиную муку наменял сахарного песка, говяжьего жира, горсть сушеного картофеля. Все это вместилось в боковой карман его пальто. Долго искал табак,
— У вас не найдется лишней папироски? — спросил Ведерников.
Лишнюю папиросу человек не предложил, но пообещал «оставить». Унизительно стоять рядом с человеком и ждать, когда он соизволит передать тебе недокуренную папиросу, и оскорбительно видеть, как в чужих губах горит та часть папиросы, которую считал уже своей.
— На, возьми! — наконец недовольно проговорил курильщик. Ведерников оторвал заслюнявленный конец и попробовал затянуться. В рот потянулся горький пепел — от папиросы был оставлен один мундштук.
— Гнида! — выдохнул он, задыхаясь от злости.
— Сам ты гнида! — бросил «башлык» ему вслед.
«Как я ослабел!» — бормотал Ведерников, убираясь в сторону. После нервной вспышки руки дрожали, ноги стали словно ватными. «Да, я гнида, но другой гниде не позволю смеяться надо мной…»
Но ничего не мог с собою сделать, — ноги сами вернули его назад. Искать человека было не нужно, его башлык возвышался над толпой. Ведерников несколько раз сжал пальцы в кулак.
— Послушайте, у вас, может быть, найдется несколько папирос? — проговорил он так, как будто они с «башлыком» на репетиции: должны еще раз повторить недавний эпизод, но благопристойно. «Башлык» отшатнулся, но Ведерников удержал его за локоть.
— На, возьми! — человек вытащил из кармана папиросную пачку.
Ведерников не позволил себе ни суетиться, ни выражать благодарность.
— Мне нужны спички.
Их тоже получил. Закурил и протянул «башлыку» деньги.
— Засунь рубли знаешь куда!..
Как мужчина исчез, Ведерников не заметил.
В назначенный вторник Ведерников встречал Ефима: тот еще не прикоснулся к двери, — Ведерников ее уже распахнул.
Пока закрывал дверь, Ефим по привычке направился в гостиную, где прежде за окном по вечерам виднелась неоновая реклама: «ПЕЙТЕ ПОЛЮСТРОВО, МИНЕРАЛЬНУЮ ЛЕЧЕБНУЮ ВОДУ!»; когда пировали после защиты проекта, добавляли: «И запивайте коньяком».
Говорить Ефим начал еще в прихожей:
— Ты отправил своих, а я не успел. Теперь поздно. Все поздно. Где ты служишь? Мои соседи рассказали, что, когда нас не было дома, приходил какой-то военный. Мы с Варей думали, заходил ты. Ты не в армии?.. Тебя отозвали из армии?..
— Как тебе сказать… Мое положение?.. Неопределенное, вот что можно сказать…
Ведерников снял с печки чайник, заварил чай. Несколько реквизированных у «башлыка» папирос выложил на стол. Удивленный благодарный взгляд Ефима был обращен неизвестно к кому. Ефим всегда был немного отвлеченным, и сейчас его мысли блуждали где-то далеко от этой кухни.
— Я рад, что застал тебя. У тебя тепло… Сегодня у меня выходной день. Вчера приходит нормировщик и говорит: «Ефим Степанович, у вас по графику восьмого февраля выходной день», — а я только что, после бюллетеня, пришел на завод, — о графиках я слышал лишь в начале войны…
Ефим притянул чашку горячего чая и пальцами обнял
— …Ты верно назвал наше положение неопределенным. Два дня назад иду на четвертый участок, там давно никто из управления не бывал. Никто не интересовался, есть ли там хоть один живой человек. Лестница обвалилась — попал снаряд. Один проход завален, другой забит досками. Но есть пожарный проход, поднимаюсь. Пусто, тихо, потом вижу, кто-то шевелится. Двое: токарь и мастер. Оказывается, они двое продолжают выполнять заказ. И представь, полученный еще до войны: резьбовой переход…
…Я говорю мастеру — выдайте цанговый патрон. Мастеру холодно, в рукавичку отвечает: «Надо спросить у начальника участка». Оказывается, в конторке обитает еще один дух: топит буржуйку промасленной ветошью. Дух отвечает: не могу, напишите требование на инструментальный отдел, и если инструментальный отдел подпишет, никакой сложности не будет. Я стою и не могу понять, какой сложности не будет. Он не знает, никакой сложности давно нет. Никакого инструментального отдела не существует. А его бывший начальник убит в январскую бомбежку…
…Каждое утро я прохожу пятнадцать остановок. И обратно пятнадцать. Нас — тысячи. Я задаю себе вопрос: мы поддерживаем существование завода или завод — наше?..
…Директор на совещании о подготовке двух цехов к ремонту танков сказал: увеличивается подвоз продовольствия, уже сейчас можно было бы заметно увеличить выдачи по карточкам, но необходимо сделать запас. Меня, Вадим, удивило это «но». Что значит «но» для того, кто умрет сегодня или завтра — для всех, кто не имеет подкожного запаса?.. Неужели это непонятно?! Умершие не воскреснут, когда запасы успокоят тех, кто их переживет…
…Не знаю, как ты, а мне каждое утро кажется, я жил когда-то очень давно. Я уже не понимаю, почему каждое утро встаю и иду на завод. Мне каждое утро кто-то должен объяснить, где я и кто я. Что рядом со мной жена. Ее имя Варвара. Что в кроватке уже нет Танечки и никогда уже не будет. Варвара говорит: «Котя, вставай!». Я должен встать и идти на завод. Зачем?.. Передвигаться по пустым цехам, греться около камина в заводоуправлении?.. Я смотрю на нее и должен поверить, что когда-то она была красивой. Я поднимаюсь, потому что у меня не хватает сил больше смотреть ей в лицо. Чем больше горечи, тем больше бодрости, если можно назвать бодростью способность волочить ноги. Но я, поверь, горд. Сам не знаю отчего. Я никогда не был таким гордым, как сейчас. Я горд до комизма. Я понимаю молчание идущих. Мы не можем выразить свою гордость иначе, чем молчанием и волочением своих цинготных ног…
Голос Ефима прерывается и становится все тише:
— Говорят, что город решено взор-р-р-вать. Чтоб оставить немцам только раз-в-в-в-а-лины… Некоторым людям дадут дополнительный паек — и они с-с-с-делают это. Ты ни-чего не можешь сказать по это-му поводу?..
Ефим пробует найти в полутьме глаза своего друга.
— Ты бы мог прийти с Варварой…
— Она собралась сегодня немного постирать… Опухает Варвара. Если хочешь знать, я за нее не боюсь. Она будет жить вечно. Если она мне скажет: «Какой ты мужчина! Ты ни на что уже не годен!» — я не протяну и недели. Утром, как прежде, подает мне полотенце. Каждый день у меня в кармане чистый платок, выстиранный неизвестно как. На улице выпрашивает у солдат курево, потому что я…