За стенами собачьего музея
Шрифт:
Я совершенно ясно и отчетливо слышал слова Венаска, как будто мы сидели около бассейна, а не в нем.
То, что предстало моим глазам, было музыкой. Нотами, которые я, оказывается, мог читать, хотя никогда этому не учился. Темно-коричневые шарики стали нотными знаками на подернутой рябью «нотной бумаге», и я вдруг совершенно ясно услышал записанную ими мелодию. Возвышенную музыку, исполненную величайшего смысла. Позднее Венаск объяснил, что это была не музыка, это был я сам, только правильно записанный.
— Но ведь это действительно отдает шестидесятыми! Кто же так расположил их, пока мы сидели на дне бассейна?
— Не надо все время умничать, Гарри. Это ведь как клетчатый пиджак — к чему-то он идет, а с другой рубашкой выглядит сущим дерьмом. Хочешь задать важный для себя вопрос — задавай. Не прячься ты под этот пиджак.
— Извини.
— Бог.
— Прости, но в Бога я не верю.
— Тогда кто? Мантовани note 29 ?
Note29
Аннунцио Паоло Мантовани (1905-1980) — знаменитый дирижер, руководитель эстрадного оркестра; в течение 30 лет являлся столпом жанра easy-listening. Родился в Венеции (его отец играл первую скрипку в оркестре миланского оперного театра Ла Скала, дирижировал которым Артуро Тосканини (1867-1957)), но с семи лет жил в Англии. Перед Второй мировой войной приобрел известность концертными выступлениями и на Би-би-си, после войны сосредоточился на записи — сначала преимущественно, а вскоре и окончательно. Уже в первом своем суперхите, «Шармен» (1951), Мантовани использовал характерный звуковой эффект «каскада струнных», с которым его имя, главным образом, и ассоциируется. «Говорят, Ричард Никсон любил слушать Мантовани, решая мировые проблемы» (Дж. Кэрролл, из интервью). По инициативе детей Мантовани, через три года после смерти маэстро был организован оркестр его имени, который продолжает выступать и записываться до сих пор.
— Ты, Венаск. Ты для меня самое близкое подобие Бога, хотя раньше я всегда считал, что Бог — это огромное здание. Стоит встать рядом с «Сокровищницей» note 30 в Петре или с мендельсоновской Башней Эйнштейна note 31 и сразу чувствуешь — нет на свете ничего более вечного или близкого к Богу.
Он нетерпеливо дернул головой, словно разговаривал с умственно неполноценным.
— «Воображению легче совладать с архитектурой, нежели с человеком», сказал кто-то. А знаешь, почему так, Гарри? Потому что здание всегда определенной высоты. Каким бы высоким оно ни было, где-нибудь оно все равно кончается. Бог же не кончается никогда. И человек тоже, — особенно если развивается в правильном направлении. Бессмертие — это тебе не какие-нибудь там сто или двести этажей. Бессмертие — это вечность.
Note30
«Сокровищница» (Эль-Хазне Фара — «Сокровищница фараона») — название, данное бедуинами усыпальнице в Петре, вырубленной прямо в скале красно-розового песчаника. Усыпальница предназначалась для набатейского правителя и внешне напоминает греческий храм. Венчающая фасад урна (где, как полагали бедуины, хранятся сокровища фараона) — символ набатейских погребальных культов. Многие могли видеть данное сооружение в заключительной части фильма Стивена Спилберга «Индиана Джонс и последний крестовый поход» (1989), где оно выступает в роли храма, скрывающего Святой Грааль. Петра (греч., буквально «скала»; современный город Вади-Муса в мухафазе Маан, Иордания) — древний город к югу от Мертвого моря, по пути к Акабскому заливу. Окружен скалами и расположен на каменной террасе, прорезаемой с запада на восток «долиной Моисея» (Вади-Муса), где, по преданию, Моисей извлекал воду из скалы. Возник, вероятно, в конце II тысячелетия до н. э. В первой половине I тысячелетия до н. э. Петра являлась столицей государства Эдом, которое в 312 г. до н. э. было завоевано племенем набатеев. В греко-римское время Петра — один из основных перевалочных пунктов для товаров из Аравии и Индии; связана караванным путем с Вавилоном. В 106 г. н. э. завоевана Римом и включена в состав новой провинции Аравия. В конце III в. утратила торговое значение. В окрестностях Петры обнаружен комплекс (территория около 3 кв. км) из тысячи с лишним разновременно вырубленных в отвесных скалах усыпальниц, святилищ, храмов, жилых домов, общественных сооружений, амфитеатр римского времени (на 3 тыс. зрителей).
Note31
Башня Эйнштейна (1919-1921) — башня оптического телескопа Потсдамской обсерватории, шедевр архитектуры немецкого экспрессионизма. Построена Эрихом Мендельсоном (1887-1953), примыкавшим перед Первой мировой войной к мюнхенской художественной группе «Синий всадник». По проекту, башню предполагалось сделать целиком железобетонной, однако из-за нехватки материала пришлось ограничиться кирпичной конструкцией с бетонной облицовкой.
Определив,
— Видишь ли, Гарри, настоящие безумцы — люди исключительно целеустремленные. Они всегда прокладывают собственные пути, а потом день и ночь блуждают по ним. Ты же всего лишь ненадолго свернул с автострады, чтобы обследовать окрестности.
Никогда в жизни я не испытывал ни малейшего желания научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Правда, признаюсь честно, в колледже мне очень хотелось стать участником рок-группы — но и то в основном из-за девушек как бесплатного к тому приложения. А в остальном музыка обычно служила мне лишь в качестве фона во время работы — или как средство поднять настроение, когда я уединяюсь с женщиной либо переживаю упадок духа.
Венаск утверждал, что двадцатый век, в общем-то, не переносит тишины — мол, именно поэтому нас постоянно окружает столько раздражающего или бесполезного шума (и музыки).
— В прежние века люди наслаждались тишиной, любили вглядываться в небо. А в наше время люди взирают на небеса, думая только о том, чего бы этакого туда запустить.
Тишина ушла: у человека в распоряжении нет ни минутки, когда бы он мог поразмышлять или просто посидеть спокойно. Возьмем, к примеру, кабину лифта. Раньше лифт можно было остановить между этажами и несколько драгоценных мгновений посвятить мыслям о предстоящем разговоре или воспоминаниям о недавних событиях. Теперь же заходишь в лифт и оказываешься в тесном ящике, где тебя тут же оглушает какая-нибудь мелодия. А кнопка ожидания на телефоне? Что ты слышишь, пока твоего собеседника где-то ищут?
Что уж тут говорить о полной профанации самой идеи музыки, слушать которую сосредоточенно ты должен хотеть! Ты же ее терпишь, стараешься не обращать на нее внимания, ожидая, пока ответят на твой звонок.
Я научу тебя читать ноты, Гарри, научу тебя играть. Таким образом, ты больше узнаешь о себе. И самое главное — музыка станет тем, на чем ты сможешь сосредоточиться, когда почувствуешь, что снова теряешь разум.
— А что, я снова его потеряю?
— Только если сам того пожелаешь. Тут уж никто не в силах тебе помешать. Человеку доступна роскошь выбирать: хочет он лишаться рассудка или нет.
Несколько месяцев спустя мы с Венаском смотрели по телевизору фильм «Малыш карате». Ну и чушь! Мудрый старик с таинственного Востока (старик сей несмотря на возраст без труда ломает голыми руками толстенные доски) ведет подростка по Дороге Желтого Кирпича просвещения через афоризмы и апофегмы, которые звучат довольно неплохо до тех пор, пока не начинаешь осознавать — а это происходит минут через десять просмотра, — что и сам с легкостью мог бы придумать ничуть не хуже.
Однако Венаску фильм явно пришелся по душе — как, впрочем, и львиная доля всего того, что вообще показывают по телевизору. В жизни не встречал человека, любящего телевидение больше, чем он, хотя это никак не увязывалось с тем представлением, которое у меня сложилось о Венаске за время, проведенное вместе с ним.
— Гарри, ну что плохого в картине о мальчишке, который в конце концов находит свой центр? Пускай Голливуд, так что с того? Ведь ради этого мы и смотрим фильмы.
— Но ты же лучше других знаешь, что на самом-то деле все это работает! Неужели ты можешь спокойно сидеть и смотреть, как просвещение подается походя, словно гамбургеры? Этакая закусочная: подходишь к окошку и заказываешь нирвану с жареной картошкой.
— Ну-ка, Гарри, закрой глаза. Пришло время снова попутешествовать. Хочу тебе кое-что показать.
«Путешествием» Венаск называл способ заставить человека вернуться в прошлое. Обычно он приказывал мне закрыть глаза, и через несколько мгновений я оказывался в одном из самых темных уголков своей жизни, заново переживая события, о которых не вспоминал лет двадцать.
— А знаешь, существует целая наука, как правильно падать.
Я упорно разглядывал камеру, боясь отвести глаза хоть на секунду, а он тем временем с трудом вставал с пола. Его ассистентка стояла рядом, но даже пальцем не пошевелила, чтобы помочь — знала: он хочет подняться сам, подняться, добившись хоть небольшой победы после тяжелого поражения, каким стало третье падение за то недолгое время, что мы с отцом находились в его студии.
Роберт Лейн-Дайер стал первым в моей жизни гомосексуалистом (надеюсь, вы меня правильно поняли). Поскольку мне тогда было всего восемь лет, я еще не осознавал, что с ним «не так»… Ну, разве жесты его были чуть более театральны, чем у других мужчин, речь более отточенной, а голос немного приторным. Но я ведь привык к южному акценту отца и к его привычке ставить локти на стол. Привык к приятелям отца, ведущим одинаковые разговоры о деньгах, женщинах и политике. Привык к их басовитому похмыкиванию или раскатистому, гневному рычанию.