За стенами собачьего музея
Шрифт:
— Посмотри-ка на меня, Гарри. Отлично. А теперь взгляни вон туда, на фотографию собаки.
— А что это за порода?
— Умоляю, шеф, помолчи минуточку. Вот закончу, тогда и поболтаем.
Я попытался хоть краешком глаза подсмотреть, чем он там занимается, но глаза никак не скашивались. Я начал было поворачивать голову…
— Не двигайся! Замри! — ВСПЫШКА. ВСПЫШКА. ВСПЫШКА. — Прекрасно, Гарри. Теперь можешь повернуться. Это грифон note 36 . — ВСПЫШКА. ВСПЫШКА.
Note36
Грифон — редкая французская порода охотничьих легавых собак, внешне напоминают терьера. Рост средний, шерсть жесткая и курчавая, серо-коричневый окрас. Используется при охоте на пернатую дичь и как гончая собака при охоте на
— Где?
— Та собака на снимке.
— А-а-а-а… Вы уже закончили меня снимать?
— Не совсем. Потерпи еще чуть-чуть.
Но где-то посредине съемок он снова рухнул на пол.
— Видишь ли, умение падать — это настоящая наука Когда постоянно брякаешься вот так, как я, безо всякого предупреждения, просто «плюх» и все, то после нескольких падений привыкаешь в полете схватывать взглядом и забирать с собой столько, сколько успеешь, Рисунок на портьерах— все, что успеваешь захватить глазами, как рукой… Главное — никогда не падать с пустыми руками. И не бояться падения. Понимаешь, что я имею в виду, Гарри?
— Нет, сэр. Не очень.
— Ну ничего, ничего. Посмотри-ка на меня.
Есть в умирающих нечто такое, что чувствуют даже дети.
Причем, дело вовсе не в том, что эти люди уже где-то далеко, просто детские сердца ощущают их неспособность и дальше оставаться в нашей с вами жизни. Под маской болезни или страха скрывается как бы намерение отправиться в долгий путь: собранные чемоданы на полу, утомленный, беспокойный взгляд, предвидящий трудности путешествия. Будто этим людям предстоит двадцатичасовой перелет. Мы не завидуем им, ведь впереди их ждет куча неудобств и смена множества часовых поясов, однако уже завтра они будут там — в каком-то чужом, далеком месте, которое одновременно и пугает и влечет нас. Мы исподволь бросаем взгляд на их билет, на проставленный там пункт назначения, с одной стороны невозможный, но в то же время безумно привлекательный. Какие запахи встретят их? Какие сны им будут сниться?
— Вы больны, да?
Карла перестала расхаживать по студии и отвернулась. Отец хотел было что-то сказать, но Боб опередил его:
— Да, Гарри. Именно поэтому я все время падаю.
— Наверное, у вас что-то с ногами?
— Нет, к сожалению, с головой. Это называется опухоль мозга. Что-то вроде шишки в голове, которая заставляет тебя делать всякие странные вещи. И в конце концов убивает тебя.
Вряд ли он тогда объяснял мне все это, чтобы поразить или напугать меня. Нет, он просто говорил правду. Я был окончательно заинтригован.
— Так значит, вы скоро умрете?
— Ага.
— Странно. И как это будет выглядеть?
В его руке внезапно полыхнула и погасла вспышка. Мы едва не подпрыгнули от неожиданности.
— Примерно вот так.
Когда мы наконец пришли в себя и вновь очутились на грешной земле, он положил вспышку на стол и кивком подозвал меня:
— Можно тебя на минуточку, Гарри? Хочу тебе кое-что показать.
В тот момент любой из нас троих не задумываясь последовал бы за ним. Я взглянул на отца, проверяя, не против ли он, но тот пристально смотрел на Лейн-Дайера.
— Пошли, Гарри, это быстро.
Он взял меня за руку и повел за собой вглубь дома через просторную отделанную деревом кухню с развешанной по стенам похожей на капли застывшей ртути разнокалиберной серебряной посудой, большими связками красного лука и головками чеснока цвета слоновой кости.
— Пожалуй, ваша жена любит готовить?
— Это я люблю готовить, Гарри. Вот ты что больше всего любишь?
— Наверное, свиные ребрышки — ответил я с неодобрением.
Ведь мужчинам не пристало готовить. Его саморазоблачение здорово огорчило меня, зато он взаправду умирал, и это было ужасно интересно. В свои юные годы я довольно много слышал о смерти и даже был на похоронах своего деда, видел его умиротворенно покоящимся в гробу. Но пребывание в обществе человека, собирающегося вот-вот отправиться в мир иной, — это нечто совсем-совсем другое. Несколько лет спустя на уроке биологии мне довелось наблюдать за тем, как змея поедает живую мышь, мало-помалу поглощая ее трепещущее тельце. Та единственная встреча с Лейн-Дайером, с человеком, которого, как я знал, нечто ужасное медленно убивает даже тогда, когда мы стоим с ним на кухне и глядим на красные луковицы, — эта встреча произвела на меня примерно такое же впечатление.
— Пошли, пошли…
Мы миновали кухню и наконец оказались в самой крайней комнате, где царил полумрак и было совершенно пусто,
— Ух ты! А что это? — Не дожидаясь ответа, я подошел поближе.
— Сначала рассмотри как следует сам, а потом я тебе все объясню.
В принципе, я был довольно разговорчивым ребенком, и заставить меня замолчать могло лишь нечто абсолютно удивительное, потрясающее настолько, что я не находил слов. Однако лишить меня дара речи было совсем непросто.
И тем не менее, дом фотографа повлиял на меня именно так. Уже много позже, начав изучать архитектуру и обучившись профессиональным терминам, я вдруг понял, что в тот день перед моими глазами предстал самый настоящий особняк в постмодернистском стиле — вот только построен он был задолго до того, как возникло само это понятие. Его линии, колонны и цветовая гамма по меньшей мере на десятилетие опережали работы Майкла Грейвза note 37 и Ханса Холляйна note 38 .
Note37
Майкл Грейвз (р. 1934) — американский архитектор и дизайнер, один из столпов постмодернизма в своей области. Первоначально творил под большим влиянием Ле Корбюзье, однако с конца семидесятых разработал более индивидуальный стиль. Для Грейвза характерно крайне оригинальное, с элементами кубизма, прочтение таких классических архитектурных элементов, как колоннада и крытая галерея. Наиболее известные сооружения — Портленд-билдинг (Портленд, Орегон, 1980), Хумана-билдинг (Луисвилл, Кентукки, 1982).
Note38
Ханс Хрлляйн (р. 1934) — самый знаменитый современный венский архитектор и дизайнер, лауреат Прицкеровской премии 1985 года; работал и преподавал как в Австрии, так и в Германии, Швеции, США. Выработал свой архитектурный словарь и философию, согласно которой все окружающие нас предметы можно расценивать как архитектуру. Его «коллажное» творчество считается очень венским, отражая характерный для австрийской столицы стилевой и исторический плюрализм. Основные сооружения: свечная лавка Ретти (Гена, 1965), штаб-квартира компании «Сименс» (Мюнхен, 1970-1975), комплекс зданий городского музея в Менхенгладбахе (1972-1982), австрийское турбюро (Вена, 1976-1979), музей стекла и керамики (Тегеран, 1977-1978), Национальный музей египетской цивилизации (Каир, 1983), комплекс Хаас Хаус (Вена, 1985-1989), штаб-квартира компании «Фукуда Моторс» (Токио, 1989-?).
Но неужели какой-то там постмодернизм способен настолько поразить восьмилетнего мальчишку? Нет, так действует лишь чудо, случившееся перед глазами юнца и сопровождаемое громом и молниями. Что же такого захватывающего было в том домике, показанном мне Лейн-Дайером? Прежде всего, исключительная детализация. Резные медные дверные ручки величиной с кукурузное зернышко, разноцветные или тонированные стекла окон, медный флюгер, похожий на собаку с висящей в студии фотографии. Чем более законченной является вещь, тем она убедительнее. Сколько же времени ушло на создание этого дома? Ведь на то время — на часы? на дни? — остановился чей-то мир, пока его обитатель трудился над своим произведением. И результат убеждал нас в том, что вещь может быть доведена до конца, до совершенства и именно мы — а не Бог, не судьба — решаем, что она закончена.
Я как зачарованный бродил вокруг, и все, к чему я прикасался, было либо удивительно красивым, либо просто очень надежным. И лишь одну странность заметил я: с одной стороны отсутствовала часть крыши, так что создавалось впечатление, будто одна из комнат верхнего этажа еще не закончена. В общем, это больше походило на вид дома в разрезе, из тех, что встречаются в журналах типа «построй сам».
После того как первоначальный восторг немного поутих, я принялся ощупывать дом буквально сверху донизу, проводя по стенам руками, подобно слепцу, и лишь время от времени замирая, чтобы полнее прочувствовать все малейшие детали и потаенные чудеса — как бы второй, заложенный в модель информационный уровень. И в конце концов, меня вдруг осенило: а ведь в этом удивительном доме и вправду течет жизнь — все домашние хлопоты позади, хлеб испечен, счета оплачены, и на звонок в прихожую спешат собаки, топоча по деревянному полу.