За столетие до Ермака
Шрифт:
Помолчав, воевода добавил решительно:
– А брать Андрюшку с собой все-таки надобно. Бывалый человек, в походе от него будет большая польза. Лучше Андрюшки дорогу к Камню никто не знает!
Больше об атамане устюжских шильников Залом говорить не захотел, от расспросов уклонился. Дескать, сам посмотришь, каков есть Андрюшка Мишнев.
– Думаешь, придет ко мне?
– Непременно! Сегодня же на двор прокрадется. Хитрован мужик. Прикидывать будет, к кому прислониться: к тебе или к князю. За кем силу почует, за тем и пойдет. До поры, конечно, пока не переменится что…
Андрей Мишнев появился в сумерках,
Проковылял шильник по двору, насмешливо поглядывая на детей боярских, которые провожали его до самого крыльца. Ловко вскарабкался по крутым ступенькам, хохотнул дурашливо:
– Куда дальше-то идти, паря?
Личко сердито засопел, вскинул голову. Не холоп он, чай, чтобы так к нему обращаться. Но ответил вежливо:
– За мной иди, добрый человек!
Много разного говорили о шильнике, но Салтыку он почему-то понравился. Лицо открытое, гладкое, без морщин; борода ровненько подстрижена; одет опрятно, хотя и неброско. Глаза не прячет, смотрит честно, прямо. Да и говорит тоже вроде бы прямо:
– Виноват перед государем Иваном Васильевичем, за что и претерпел нужду великую в земляной тюрьме. Верной службой хочу искупить грехи свои. Верь мне, воевода!
Салтык неопределенно покачивал головой. Может, правду говорит шильник, а может, и нет. Поглядим на его службу. Так и Андрюшке сказал:
– Поглядим!
Шильник благодарил горячо, многословно, будто и этим малым обещанием остался доволен. Для себя ничего не просил. Пусть только его ватагу посадят на один ушкуй, привыкли – вместе в походы ходить. Шильников в Устюге осталось немного, два десятка, как раз на малый ушкуй. Остальные шильники разбрелись кто куда от государевой опалы. Надо бы покликать их – для похода полезные люди…
Салтык обещал подумать, но для себя уже решил, что с Андрюшкиной просьбицей можно согласиться. Однако верного человека на ушкуй с шильниками он все-таки посадит – для присмотра. Пожалуй, Шелпяк подойдет, такого не обманешь – сам себя подозревает! Дальше разговор пошел легкий, пустячный. О двинских путях расспрашивал Салтык, о городах, о ценах на хлеб и солонину. Интересовался, быстрое ли течение в Вычегде, по которой судовой караван пойдет вверх на веслах. О Перми Великой: нет ли оттуда свежих вестей? Каков из себя пермский князец Матфей?
Шильник отвечал обстоятельно, со многими подробностями, и Салтык расспросами остался доволен. Но чувствовал, что Андрюшка чего-то недоговаривает, ожидание какое-то было в нем, тревога. Неужто не приоткроется?
И Андрей Мишнев приоткрылся. Сказал вдруг, что князь Федор Семенович Курбский во всем с ним советуется, но он, Мишнев, теперь свои советы от воеводы Салтыка скрывать не будет, потому что по государеву указу теперь в равной службе он у князя и воеводы. Сказал – и подобрался весь, настороженно блеснул глазами. Что-то хищное, жесткое почудилось в нем Салтыку. Нет, непрост Андрюшка Мишнев!
Но неприязни к шильнику у Салтыка не было. Почудилось в нем что-то тоскливое, незащищенное, тревожно-ожидающее. Будто неуверен в чем-то был шильник и эту неуверенность прикрывает от людей подчеркнутой жесткостью, уверенностью…
Перебирая в памяти дневные встречи, Салтык опять вернулся к шильнику. Вспомнил слова воеводы Залома, что тянется Андрюшка к большим людям, а те отталкивают его. Может, выбился Андрюшка из своей колеи, потому и мечется? Если надежду ему подать, верным человеком будет! Не от Бога жизненная колея, не неизменна – это Салтык по себе знает. «Посмотрим! Посмотрим!» – думал Салтык, ворочаясь на мягком ложе.
Внезапно полыхнула мысль, которая даже приподняться его заставила, откинуть прочь медвежью жаркую шкуру. Вот ведь в чем его различие с князем Федором Курбским: князь в неизменности земного мира уверен, в вечной предопределенности места каждого человека, в покорном следовании колее. А в России нынче так не получается. Пересекает государь Иван Васильевич колеи, великих людей от себя отодвигает, а малых приближает, воинников разных бывших уделов в полках перемешивает: ярославец ты иль новгородец, вологжанин иль суздалец – одинаково под государевыми воеводами. И княжата уже не слуги вольные, кои сами выбирают, которому государю служить, но государевы неизбывные служебники, как прочие люди. Не понимает князь Федор неизбывность перемен, мечется, мечтает старину воскресить, отсюда и неразумное своевольство его. Тут Салтык сильнее. В дальнем походе пересекутся жизненные колеи всех путевых страдников, Салтык внутренне готов к этому, а князь Курбский нет. Ломать ему придется себя, если наверху удержаться хочет. А Салтык сам к людям пойдет. В единении с ратниками его сила!
А если совсем перепутаются колеи? Тогда что? И Федька Брех ровня, и Личко, и ушкуйные гребцы? Не принимал такого разум. Но не принимал разум и того, что в большие люди только по породе можно выходить, не по верности, умению, уму…
Не понимал Салтык, что в сомнениях его и многих других людей, в обидах и надеждах, в боли и восторгах достигнутого рождается новый сплав, и имя сплаву этому, ограждающему Россию непробиваемой броней, – общерусское войско…
А может, и не в умственных метаниях рождается, а в больших государевых походах, таких, как этот поход в Сибирскую землю?
Большой разговор о походе начался на следующий день, на совете в наместничьих хоромах. Говорил князь Федор Курбский, склонившись над чертежом Двинской земли. Палец князя неторопливо полз по синим полоскам рек: по Сухоне до слияния с Югом, по Двине до вычегодского устья, по Вычегде мимо устьев Выми и Сысолы.
Кормщики Петр Сидень и Иван Чапурин одобрительно качали бородами. Этот водный путь был им хорошо известен, никакие неожиданности не подстерегали судовой караван.
Выше по Вычегде, против устья реки Кельтмы, указующий перст князя Курбского в нерешительности остановился.
– Издваивается туто водный путь на Каму-реку, через Печору и Колву один путь, другой – через Кельтму. Думайте, мужи!
Высунулся шильник Андрюшка Мишнев, зачастил уверенно:
– По речке Кельтме надобно на полуденную сторону сворачивать. Спокойная речка, приветливая. Верст полтораста пробежим – большое болото начнется, из коего проистекает она. Гуменцом болото называется. Весной, в большую воду, по тому болоту можно судами пройти, если не на веслах, то на шестах. А с другой стороны из болота еще одна речка вытекает, тоже зовется Кельтма. Вниз по той Кельтме тако же полтораста верст сплавиться – Кама-река будет. Прямее судового пути нет!