За столетие до Ермака
Шрифт:
Закончилось богатырское пиршество. Воины побросали свои хуваны собакам, и те вылизали деревянную посуду, очистив от кровяных подтеков и остатков пищи. Потом женщины соберут посуду и спрячут в берестяной короб – до следующего богатырского пиршества.
Рабы сгребли в кучу оленьи кости, сухожилия, лоскутки кожи, легкие и кишки, копыта и поспешно отбежали. Собаки кинулись к добыче. Но первым успел вожак стаи, встал над пищей, загривок его ощетинился, из пасти донеслось грозное рычание. Собаки, окружившие вожака, тоже злобно рычали, нетерпеливо перебирали ногами, но приблизиться не осмеливались – ждали, пока тот насытится.
«У всех одинаково – и у людей, и у собак, –
Мысли старого князя переключились на нынешние тревожные дела. Наверное, он все-таки прав, решившись на мирные переговоры с русскими воеводами. Пусть каждый князь заботится о своем, а Екмычей о своем – о плененных сыновьях, о безопасности юрта. Окончательно утвердившись в своем решении, Екмычей вдруг забеспокоился, что старейшины могут не понять его, и решил послать в городок верного человека. Ешнек, пожалуй, подойдет…
– Поспеши в дом больших собраний, – сказал князь Ешнеку. – Седоголовые старцы должны предложить мир русским воеводам. Если кто-нибудь заговорит о войне, пригрози, что мои урты придут и убьют ослушника, а семью продадут в рабство татарам. С тобой пойдет Юзор. Он прибежит ко мне и расскажет, что ответили седоголовые старцы.
– Никто не осмелится перечить князю! – оскалил желтые зубы Ешнек. – Я сам убью дерзкого!
– Иди!
Последнее слово было произнесено. Князь Екмычей вернулся в свое жилище, чтобы предаться отдохновению. Рабы, бережно поддерживая своего господина под локотки, помогли спуститься по ступенькам, задернули полог из оленьих шкур.
В доме было уютно и тепло. Еле слышно потрескивали березовые поленья в чувале. Солнечные лучи, с трудом пробивавшиеся сквозь узкие оконца, дрожали на красной шелковой занавеске, которая отделяла женскую половину дома. Екмычей знал, что там никого нет: единственная оставшаяся в живых жена старого князя ушла в мань-кол, помогать родам, – но все же заглянул за занавеску, чтобы удостовериться в своем одиночестве. Больше не хотелось ни видеть людей, ни разговаривать с ними.
Екмычей не чувствовал ни тревоги за будущее, ни удовлетворения сделанным – только усталость. В голове шевелились бессильные, безрадостные мысли. Может, все-таки лучше удалиться со всеми родичами в леса и переждать, пока русские лодки со страшным огненным боем проплывут мимо?
Он бы так и поступил, если бы не плененные сыновья. Игичей… Лор-уз… Кто, кроме них, примет власть над юртом? Без князя юрт рассыплется, как кучка песка от порыва ветра, некому будет приносить жертвы на родовое кладбище, и иттармы [89] останутся голодными. Души умерших станут мстить живым, и исчезнут люди юрта Екмычея в пещерах подземного царства… Вернуть сыновей… Ни о чем другом Екмычей не мог думать. Он готов отдать русским воеводам столько мехов, мяса и рыбы, сколько они потребуют. Если нужно будет изъявить покорность или даже признать себя уртом князя Ивана – он согласится и на это. Ешнек верен и жесток, седоголовые старцы не осмелятся перечить ему и выполнят все, что велено…
89
[89] Вместилище души умершего, кукла из дерева, бересты, кожи или ткани, в которую, по верованиям остяков, переселялась душа умершего. Иттарму бережно хранили в доме, «кормили» и «поили», укладывали спать со вдовой, родственники умершего приносили ей подарки. Через 4-5 лет иттарму перемещали на кладбище, продолжая приносить ей жертвы.
– Ешнек! Ешнек! – шептал как заклинание старый князь.
По берестяной крыше зашелестел мелкий частый дождик, обычный для второй половины августа. Прогревшийся чувал дышал мягким теплом. Екмычей откинулся на ложе, закрыл глаза. Устал, ох как он устал!
В жилище несмело заглянул раб, мягко ступая, приблизился к ложу, накрыл лежавшего навзничь князя одеялом из беличьих лапок.
Екмычей дышал ровно и глубоко…
Верный Ешнек сделал даже больше, чем было ему поручено. Он сам отправился в обласе навстречу русскому судовому каравану, разговаривал с воеводами и даже видел большого князя Молдана и сыновей Екмычея.
Пленных князей везли на большой лодке с палубой из досок, на них была чистая и нарядная одежда. Кормили их, наверно, часто и обильно, потому что лица у князей были гладкие, сытые. Большой князь Молдан сидел на корме рядом с молодым русским уртом, и разговаривали они не как враги – дружелюбно…
Самый большой русский воевода, черная борода которого внушала уважение и доверие, обещал Ешнеку не разорять городок князя Екмычея, но, приняв ясак и изъявления покорности, плыть дальше. Пусть Екмычей со старейшинами выйдет завтра на берег, когда солнце поднимется над лесом.
Так передал Ешнек слова воеводы, преданно заглядывая в глаза своему князю и ожидая похвалы. Но Екмычей только молча кивнул: пусть будет так!
…Серый неоглядный простор Оби, а неподалеку от берега, будто отгораживая этот простор поплавками сети, – прерывистая цепочка русских судов. Высокие носы с резными медвежьими головами, черные мачты, опущенные в воду весла, поникшие флаги, одинокие фигуры воинов на пустых палубах. Спит судовая рать, удерживаемая на медленном обском течении цепкими пальцами якорей.
Когда из-за леса брызнуло лучами солнце и рассыпалось по речной глади мерцающими бликами, князь Екмычей раздвинул руками кусты и вышел к берегу. За ним плелись, глубоко вонзая в песок длинные посохи, седобородые старцы.
Обгоняя старейшин, побежали к воде молодые воины, складывали на песок соболиные, лисьи и беличьи шкурки, ставили в ряд корзины из корней кедра с копченым мясом и рыбой, большие берестяные туесы с затвердевшей варкой, сушеными ягодами и кореньями. Отдельно бросали в кучи медвежьи и рысьи шкуры, полосы ровдуги, оленьи гамусы, свертки крапивного полотна, кожанишки и штаны из рыбьей кожи; венчая выложенное на берегу богатство, опрокидывали вверх дном начищенные медные котлы. Не было только оружия – ни в ясаке, ни в руках воинов и старейшин. Послы русских воевод могут безопасно ступить на землю юрта князя Екмычея!
Над рекой раздались устрашающие трубные гласы. Палубы лодок мгновенно заполнились людьми. Старый князь с трудом различал вышивку на подоле своей собственной рубахи, но вдаль его глаза смотрели по-прежнему зорко. Он силился разглядеть железные рубахи, которые делают воинов неуязвимыми в бою. Но русские были одеты в бурые, красные и синие кафтаны, железа на них не было. Может, они надевают железные рубахи только для боя? Тогда это добрый знак: русские воеводы тоже желают мириться…
Оглушительный грохот сломал утреннюю тишину. Из бортов самой большой русской лодки выплеснулось пламя, взметнулись клубы синего дыма.