За столетие до Ермака
Шрифт:
– Князьям будет худо в пути без женщин и рабов, – с печалью в голосе проговорил Екмычей. – Урты умеют охотиться и сражаться, но кто приготовит пищу и починит одежду? Кто скрасит князьям одинокие ночи? Пусть вместе с князьями в страну великого князя отправляются их жены и рабы.
Сказал и боязливо втянул голову в плечи, ожидая резкого отказа. Но Салтык воспринял просьбу Екмычея как должное, сразу согласился:
– Пусть едут!
Давая понять, что переговоры закончились, русский посол поклонился Екмычею, произнес вежливые слова прощания:
– Оставайся во здравии, князь!
Екмычей не увидел спины русского посла. Вперед тут же шагнули воины в железных рубахах и сомкнулись стеной. Предостерегающе глянули круглыми черными глазницами железные палки, из которых (Екмычей уже знал это) вылетают с огнем и дымом невидимые стрелы.
Суровые
В глубокой задумчивости шел Екмычей от берега. Старейшины, обретшие после успешных переговоров прежнюю уверенность и величавость, шествовали за своим князем, взмахивая посохами. Из-за кустов, уже не таясь, выглядывали воины, тоже радовались, что битвы не будет.
Екмычей отослал всех людей в городок, а сам поднялся по обрыву и остановился на краю, прислонившись плечом к огромной лиственнице. Русская судовая рать непреодолимо влекла князя, и он не посчитал нужным противиться этому влечению, хотя излишнее любопытство не украшает мужчину. Может, он надеялся увидеть нечто такое, что позволило бы раскрыть, в чем уязвимость пришельцев из далекой закатной страны?
Лодка русского посла еще бежала к большой ладье с флагами, а к опустевшему берегу подплыло несколько других лодок, таких же остроносых и стремительных. Проворные бородатые мужи, голые по пояс, – не то рабы, не то воины, скинувшие кафтаны и рубахи, – спрыгивали в воду и вытягивались к берегу живыми цепочками, дальние – по грудь в воде, ближние – по пояс, по бедра, по щиколотки босых ног. Связки мехов, шкуры, съестные припасы, посуда, медные полукружия котлов перелетали с рук на руки, мгновенно исчезая в чревах лодок. Потом лодки так же без суеты и спешки будто втянули в себя цепочки воинов и отплыли.
На самой большой лодке протяжно заревела труба. Разом взметнулись бесчисленные весла. Судовой караван медленно двинулся вниз по реке. Только три лодки остались на якорях. Екмычей догадался, что люди на этих лодках ожидают княжеских жен и рабов, – русский посол выполнил свое обещание.
Екмычей подозвал Юзора, зашептал в почтительно подставленное ухо. Юноша кивнул, передал кому-то из уртов свое тяжелое копье и побежал по лесной тропинке.
Екмычей знал, что он возвратится с женщинами не скоро, но решил дождаться здесь, на берегу, как будто от его присутствия могло что-то измениться. Почтительное оцепенение, охватившее Екмычея во время разговора с русским послом, давно прошло, и старый князь прикидывал, как лучше помочь сыновьям. На женщин надеяться нельзя, женщины глупы и болтливы. Помочь в побеге могут только молодые воины, сильные и храбрые. И хитрые, ибо без хитрости не обмануть русских караульных. Они поедут в русских лодках под видом княжеских рабов. Но кого послать, чтобы была сила и хитрость? Екмычей перебирал в памяти своих молодых уртов, но ни у одного не сочетались эти качества. Пусть будет так: Юзор – сила, хромоногий и слабый Каяр – хитрость. И с ними еще двое, или четверо, или шестеро – сколько разрешат взять рабов русские…
И еще, подумал Екмычей, нужно послать следом за русскими ладьями быстроходный облас, чтобы сопровождал их неслышно, как предрассветная тень, чтобы урты на обласе всегда были готовы принять пленников и уйти от погони. На обласе пойдет верный Ешнек. Надо сказать Ешнеку, чтобы готовился…
Солнце уже стояло прямо над головой. В реке стали видны желтоватые клыки подводных отмелей, которые охватывали русские ладьи, тихо покачивавшиеся на волнах, – будто готовились сжать их в смертельных объятиях. Но Екмычей знал, что глубина над отмелями достаточна, чтобы пропустить даже тяжело груженные обласы. Не подобны ли этим обманчиво грозным отмелям замыслы самого Екмычея, не обманывается ли он в своей надежде?
Однако ведь и из мягкого, податливого песка порой поднимаются острые камни, пробивающие днища лодок. Пусть Ешнек, Юзор и Каяр будут такими подводными камнями…
На берег гуськом спустились женщины. Рослые юноши, одетые, как рабы, в длинные крапивные рубахи, несли за ними поклажу. Позади всех ковылял Каяр – маленький, жалкий. Несправедливы боги, одарившие умного человека столь невзрачным и хилым телом!
Русская лодка приблизилась к берегу и забрала княжеских жен и рабов. Екмычей велел отобрать для сыновей четырех самых молодых и красивых жен; среди женщин была Сулея. А рабов на свою лодку русские пустили только двоих. Это были, конечно, Юзор и Каяр. Остальные урты, переодетые рабами, что-то кричали, размахивали руками, но полоска воды между берегом и лодкой продолжала расширяться. Екмычей с досадой ударил кулаком по стволу лиственницы. Двое – это мало, совсем мало!
Но ведь в этих двоих складывалась сила и хитрость…
Глава 12 Короткая любовь Федора Бреха
Федька Брех доподлинно знал, какая у него будет жена: молодая, пышнотелая, росточка не большого, но и не малого – по плечо чтобы, нравом послушная и приверженная к дому, обязательно из родни заметного государева служилого человека или даже боярина. Милая жена – половина счастья, а именитый тесть – вторая половина.
Будто наяву представлялось Федьке, как умывается он поутру родниковой водицей из серебряного корытца, а молодая жена белый ручник с поклоном подает, а на ручнике – красные петухи. Потом выходит он, нарядный и сытый, на крылечко новых хором, а во двор телеги заезжают целым обозом – мужики оброки привезли из вотчины, в вечное владение ему отданной тестем-боярином. Стоит Федька на крылечке, на солнце жмурится, и мимо жена проворно бегает от амбара к подклети, от подклети к поварне, принимает добро, ключами звенит – хозяйка! Дворовые холопы глаз с господина не спускают, ждут ревностно: не прикажет ли чего Федор Милонович? Ой как любо!
Но мечтания – мечтаниями, а наделе выходило по-иному. Не было у Федьки жены, и невесты тоже не было. То ли просто не везло Федьке, то ли завидных невест на Москве было много меньше, чем холостых детей боярских, кто знает!
Федька не унывал, жил маленькими земными радостями и надеялся на удачу. Нрав у него был легкий, веселый, девки и молодые посадские вдовы привечали бойкого парня, согревали бабьей лаской и хмельным медом, а случалось, что, не поделив быстротечной Федькиной любви, и в волосья друг другу вцеплялись, обвиняя разлучницу во всех смертных грехах. Федька только плечами поводил презрительно, а на шутки товарищей отговаривался, что он-де птица вольная, с одной бабой ему скучно, потому что, если присмотреться, любая не без изъяна. Вот если бы от одной любушки взять глаза голубые, а от другой губы горячие да грудь упругую, а от третьей нрав добрый – вот тогда бы он, Федька, навечно прилепился. А пока верит Федька, что ходит где-то на земле такая раскрасавица, и вот-вот сойдутся их дорожки, и получится из двух дорожек одна, и позовет он друзей-приятелей на последний молодецкий пир – пропивать холостую свободу…
– Смотри не проплутай по чужим дорожкам до седых волос! – не то в шутку, не то всерьез предупреждали товарищи, на что Федька бойко ответствовал, что самый-де молодецкий обычай с седой бородой к юнице свататься, благородные мужи завсегда так поступают. Седина в бороду, бес в ребро!
– Так то благородные да богатые, – осуждающе качали головами Федькины приятели. – Ты бы, чем бахвалиться, лучше мужиков на своих пустошах пересчитал, сколько осталось?
Но Федька и без пересчета знал, что дело худо. Крепких мужиков-страдников, лошадных и подводных, в его деревеньках осталось совсем мало. Окончательно оскудело поместьице, поверстанное боярскому сыну Федору Бреху для государевой воинской службы. Пришло время, когда не то что служить великому князю конно и оружно – самому кормиться стало не с чего. Не от хорошей жизни попросился Федька на двор к давнему знакомцу своему Ивану Ивановичу Салтыку – не то в товарищи, не то просто послужильцем. Самое бы время задуматься, как существовать дальше. Но Федька даже не очень огорчился. Весело было Федьке, беззаботно, сытно – на всем готовом. Дворовые девки быстро узнали тропинку к низенькому, на две каморки, домишке за поварней, куда поселили нового послужильца. О будущем Федька задумывался редко, больше надеялся на счастливый случай. Вот пошлет великий государь своих детей боярских на войну, отличится Федька в сече или ином ратном деле, и пожалуют ему поместье вдвое против прежнего, с доброй землицей и послушными мужиками. Много было подобных примеров, когда распропоследний сын боярский вдруг поднимался до больших людей, щеголял на Красной площади в высокой бобровой шапке. Чем он, Федька, хуже? Было бы серебро, а шапку бобровую и богатый выезд о двух вороных жеребцах он сам себе заведет, вихрем промчится по Москве. Какая невеста устоит перед этакой пышностью?