За темными лесами. Старые сказки на новый лад
Шрифт:
Должно быть, я слишком уж откровенно уставилась на него: приземистый коротышка на костылях опустил взгляд к моим туфелькам, а Крис кашлянул.
– Мария, – сказал он, – это Исаак Гилман.
– Просто Хрюша, – поправил его Хрюша.
Голос… о-ля-ля! Да, если внешней красотой он и был обделен, то красотой голоса – совсем наоборот. О, боже…
– Мария Дельпрадо. Вы – новый адвокат?
– Надеюсь, да, – ответил он с таким нажимом, с таким пафосом, что мы с Крисом дружно рассмеялись.
Рукопожатие его оказалось приятным – прохладным, сильным, упругим, совсем не подходящим к шелушащемуся, розовому, будто ошпаренному, лицу. Он тут же разжал пальцы, снова схватился за рукоять костыля,
– Мария, – сказал он. – Мое любимое имя. Знаете, что оно значит?
– То же самое, что Мэри, – ответила я. – Оно означает «печаль».
– Нет, – возразил Гилман. – Оно означает «море». – Он указал подбородком мне за спину, на косо водруженную на кулер бутыль. – Здесь женщин заставляют заниматься тяжелой атлетикой?
– Мне просто приятно думать, что я сама способна о себе позаботиться. Где вы учились, Исаак?
– Хрюша, – поправил он. И добавил: – Йель. Четыре целых, ноль десятых [15] .
Я повернулась к Крису, высоко подняв брови и поправив очки на переносице. Выпускники юридического факультета Йельского университета, закончившие курс с отличием, адвокатуру Лас-Вегаса вниманием не баловали.
– И ты еще не нанял его?
– Хотел вначале узнать твое мнение, – без малейшего намека на извинения сказал Крис. Бросив взгляд на Хрюшу, он самокритично улыбнулся. – Мария видит, нет ли за человеком какой вины. Всякий раз. Дар у нее такой. Однажды мы добьемся, чтобы ее назначили в судьи.
15
То есть, круглый отличник – от 95 до 100 баллов по 100-балльной шкале.
– Правда? – Безгубый рот Хрюши расплылся в улыбке, обнажив прорехи в короткой клочковатой бородке. – И как? Нет ли за мной какой вины?
Кружившие возле него огоньки замерцали в окутавшем его, точно плащ, сумраке, как электрические голубоватые светляки. Он стукнул костылями об пол, перенося вес с ноги на ногу. Похоже, стоять ему было не очень удобно.
– И если есть, то в чем я виноват?
Нет, Гилман не подшучивал и не пытался флиртовать. Вопрос был задан со спокойным любопытством, будто он действительно думал, что я могу это увидеть. Сощурившись, я пригляделась к искоркам, плясавшим вокруг него – блуждающим огонькам, огням святого Эльма. Сама по себе его аура была темна, но в ее темноте не чувствовалось мрака давнего преступления или бесчестного поступка. Она казалась естественной, природной. Может, это как-то связано с его увечьем? И огоньки-светлячки…
Да, огоньки были чем-то из ряда вон. От одного взгляда на них начинало покалывать кончики пальцев.
– Если на вашей совести и были какие-нибудь грехи, – осторожно сказала я, – думаю, вы искупили их.
Он вновь заморгал, и мне – непонятно, почему – подумалось: «заморгал по-рыбьи». С чего бы это? Ведь рыбы не моргают. А он улыбнулся, обнажив зубы, торчавшие из бледных кровоточащих десен, точно желтые пеньки.
– Как же вы это определяете?
– По расстоянию между глаз.
Трехсекундная пауза – и он захохотал, а вот Кристиан, слышавший эту шутку далеко не впервые, только поднял глаза к небу и отвернулся. Хрюша пожал бульдожьими плечами, и я от души улыбнулась. Я уже знала: мы станем близкими друзьями.
В ноябре 1996-го в возрасте семнадцати лет умер от почечной недостаточности мой любимый кот, и Хрюша явился ко мне без приглашения с бутылкой «Мэйкерс Марк» [16] и коробкой «Орео». К тому моменту, как я раскинула на столе между нами карты, мы оба уже порядком набрались. При первом же взгляде на стол выложенный из карт кельтский крест замерцал. Но это все было делом алкоголя. А вот сияние вокруг Хрюши, протянувшего над столом руку – нет.
– Бойся смерти от воды [17] , – сказала я, коснувшись пальцем ног Повешенного в надежде, что Хрюша понимает: здесь нужно рассмеяться.
16
Популярная марка бурбона.
17
Первая из множества отсылок к поэме Т. С. Элиота «Бесплодная земля», встречающихся в этом рассказе.
Он наполнил мой опустевший бокал, и его глаза блеснули в отсвете свечи, как рыбья чешуя.
– Это нужно было сказать, если бы ты не нашла Повешенного. В любом случае, Утопшего Моряка-Финикийца я не вижу.
– Верно, – ответила я, поднимая бокал и склоняясь поближе. – Но на это указывает тройка посохов: ведь под Несущим Три Посоха Элиот имел в виду Короля-Рыбака. – Я указала взглядом на его костыли, прислоненные к подлокотнику кресла. – По-моему, очень даже неплохо.
Его лицо слегка посерело, но, может, и в этом был виноват алкоголь. Огоньки заметались вокруг него стайкой вспугнутых мальков.
– Что же он символизирует?
– Добродетель, испытанную морем, – ответила я, но тут же задумалась, отчего мне могло прийти в голову именно это объяснение. – А море символизирует перемену, противоборство, глубины бессознательного, чудовищ ид…
– Я знаю, что значит море, – с горечью сказал он. Рука его метнулась к карте, перевернув ее коричневой рубашкой с изображением ключа цвета слоновой кости кверху. Резко вздернув подбородок, Хрюша указал им на карты. – Ты вправду веришь в это?
Да, глупо было доставать их. Глупо было показывать их ему. Если бы не сильная печаль, да не изрядная доза спиртного…
– Это просто игра, – сказала я, сметая карты в кучу. – Просто детская игра. – Поколебавшись, я опустила взгляд и перевернула тройку посохов картинкой вверх, чтобы она легла, как вся остальная колода. – Никак не попытка заглянуть в будущее.
В 1997-м я пустила его в свою постель. Не знаю, отчего – может, благодаря полутора бутылкам «Сира», которыми мы отпраздновали одну из нечастых побед, а может, сладкая горечь его роскошного звучного голоса наконец растопила мою скромную добродетель, однако в темноте нам было хорошо. Оказалось, его руки и плечи просто прекрасны – сильны и нежны несоразмерно всему остальному.
После я перекатилась набок, бросила завернутую в салфетку резинку на тумбочку и услышала его вздох.
– Спасибо, – сказал он.
Восторг в его неподражаемом голосе оказался еще слаще секса.
– Это тебе спасибо, – абсолютно искренне ответила я, снова прижавшись к нему и глядя на светлячков, мерцавших вокруг его широких, сильных ладоней. Взмахнув в темноте руками в попытке разобраться в каких-то невысказанных чувствах, он негромко заговорил.
Спать никому из нас не хотелось. Он спросил, что привело меня в Лас-Вегас. Я рассказала, что родилась в Тусоне и скучала по пустыне, уехав оттуда. А он сказал, что родился в Стонингтоне. На рассвете я поместила руку в его ауру, ловя мерцающие огоньки, как дети ловят языком снежинки, и спросила, откуда взялись жуткие шрамы на задней стороне бедер, под которыми странно вспучивались скрученные, отсеченные от костей сухожилия. Я-то думала, что он – инвалид от рождения… Да, во многом, во многом я ошибалась.