За темными лесами. Старые сказки на новый лад
Шрифт:
– Нет, – ответил он.
Мать сидела на кухне, одетая в домашний халат. Увидев вошедшего Рафа, она поднялась ему навстречу.
– Где ты только бродишь? С виду – просто как одержимый.
Она коснулась его запястья. Прикосновение неожиданно оказалось таким горячим, что Раф отдернул руку.
– Да ты же промерз насквозь! Наверняка был на его могиле?
Согласно кивнуть было намного проще, чем объяснять правду.
– Помнишь сказку о женщине, что слишком долго оплакивала возлюбленного?
Раф снова кивнул, раздумывая о коварной фее, о том, что его запросто могли тоже утащить в хоровод, о спящем мертвым сном Лайле…
С подчеркнутым вздохом мать отправилась варить ему кофе. Когда она поставила перед сыном чашку, тот уже сидел за швейной машинкой.
В тот день он сшил сюртук из серебристого шелка, с плиссировкой на бедрах, расшитый причудливой вязью терновых ветвей, с лацканами из мягкого, как пух, белого меха. Взглянув на свою работу, он понял, что это один из самых прекрасных нарядов, какие он когда-либо шил.
– Для кого ты сшил это? – спросила вошедшая Мэри. – Какое великолепие!
Протерев глаза, Раф устало улыбнулся.
– Этим смертный портной должен заплатить за то, чтоб вызволить любимого человека из Царства фей.
– А я и не слышала этой сказки, – заметила сестра. – Это будет мюзикл?
– Пока не знаю, – ответил Раф. – Но, насколько мне известно, петь в этой труппе некому.
Мать нахмурилась и позвала Мэри рубить тыкву.
– Я хочу пригласить вас с Виктором пожить у меня, – сказал Раф сестре в спину.
– Твоя квартира слишком мала, – возразила мать.
Она никогда не видела его квартиры.
– Так можно переехать. Например, в Квинс. Или в Бруклин.
– Не понравится тебе жить с непоседливым мальчишкой. А здесь у Мэри и двоюродные братья есть. Ей следует остаться с нами. Кроме того, в большом городе опасно.
– А Марко не опасен? – спросил Раф, повысив голос. – Может, пусть Мэри сама решит за себя?
Мать Рафа проворчала что-то себе под нос и начала рубить тыкву. Раф вздохнул и прикусил язык, а Мэри тайком от матери закатила глаза. Внезапно Рафу подумалось, что это первый нормальный разговор с матерью за многие годы.
Весь день он трудился над серебристым сюртуком и в тот же вечер, надев его, снова отправился в лес, к реке.
Танцующие оказались там же, где и прежде. И, когда Раф подошел поближе, фея вновь покинула их круг.
– Твой сюртук прекрасен, как сама луна. Согласен ли ты на те же условия?
Раф хотел было возразить, но вспомнил о поцелуе феи и подумал, что вполне сможет изменить ход событий. Только для этого лучше застать ее врасплох.
– Согласен, – ответил он, сбрасывая сюртук.
И фея, как накануне, вытащила Лайла из круга.
– Лайл! – позвал Раф, бросившись к другу, прежде чем фея успела коснуться губами его лба.
Лайл повернулся к нему и открыл рот, будто копаясь в глубинах памяти в поисках
Тут фея снова поцеловала его, и Лайл нетвердым шагом двинулся к матрасу. Опущенные ресницы почти скрыли взгляд, брошенный им на Рафа. Губы его шевельнулись, однако он не издал ни звука и тут же, как и вчера, погрузился в сон.
В эту ночь Раф попробовал разбудить его по-другому. Он целовал безжизненно мягкие губы Лайла и его лоб, как это делала фея. Целовал впадинки на его шее, чувствуя, как гулко бьется сердце в его груди. Гладил его грудь. Касался губами гладких, не обезображенных шрамами запястий. Он целовал Лайла снова и снова, но это было так же ужасно, как целовать труп.
Прежде, чем уснуть, Раф снял с мизинца серебряное колечко с ониксом, вырвал из собственной головы прядку черных волос, свернул ее колечком и вложил в полость для яда. После этого он надел кольцо на мизинец Лайла.
– Вспомни меня. Вспомни меня, пожалуйста, – сказал Раф. – Если не вспомнишь, я сам не смогу вспомнить себя.
Но и на этот раз Лайл даже не шевельнулся, и вскоре Раф снова проснулся в одиночестве и с первыми проблесками рассвета вернулся домой.
В этот день он сшил сюртук из бархата, черного, словно ночное небо. Украсил его крохотными черными стразами и вышивкой из черных роз – насыщенных, ярких у подола и истончающихся, сходящих на нет кверху. По манжетам и вороту пустил тонкое гофрированное кружево – дымчато-пурпурное, багровое, цвета закатов. Спину усыпал серебряными бусинами – звездами. Холодными, как глаза феи. Ничего более прекрасного Рафаэль не создавал еще никогда и знал, что никогда в жизни больше не создаст ничего подобного.
– Откуда ты только берешь идеи? – спросил отец, выйдя на кухню за вечерней чашкой кофе без кофеина. – Вот я всю жизнь был человеком не слишком-то творческим.
Раф открыл было рот, собираясь ответить, что находит идеи повсюду, во всем, что видит, о чем мечтает, что чувствует, но тут ему пришла в голову вторая половина отцовской фразы.
– А помнишь, как ты сделал бампер для старой машины из дерева? – сказал он. – Очень даже творческий подход.
Отец довольно ухмыльнулся и долил в чашку молока.
Той же ночью Раф облачился в сверкающий звездный сюртук и снова отправился в лес.
Фея ждала его на прежнем месте. При виде такого великолепного наряда она ахнула от восхищения.
– Он должен стать моим, – сказала она. – А ты получишь его – на тех же условиях, что и прежде.
Рафаэль кивнул. Если он не сумеет разбудить Лайла и в эту ночь, то распрощается с ним навсегда. Что ж, может быть, Лайл полагает, что так лучше? Может, Лайлу просто нравится эта жизнь – вечные танцы, вечная юность и память, не причиняющая боли, – и он, Раф, напрасно пытается лишить его всего этого? И все же ему очень хотелось провести рядом с Лайлом еще одну ночь.