За темными лесами. Старые сказки на новый лад
Шрифт:
Ома молчит.
«Здравствуй, Красная Шапочка…»
Конечно, это неправда, будто в мире совсем не осталось волков. Строго говоря, они существуют. Просто, насколько известно зоологам, на воле волки вымерли. То есть, были объявлены вымершими по всему земному шару сорок с лишним лет назад – все тридцать девять (или около того) подвидов. Однако Майя жутко боится волков. Настоящая фобия, невзирая на факт, что «Красная Шапочка» – ее любимая сказка на ночь. Хотя, может, из-за боязни волков и любимая… Когда она вбила себе в голову, будто у нее под кроватью живет волк, и отказывалась спать в темноте, мы с Шайло заверили ее, что волков больше не существует. Подозреваю, она прекрасно знает, что мы врем. Похоже, просто подстраивается,
Я видела волков. Самых настоящих, живых.
Осталась еще горстка – в неволе. И мне довелось видеть пару, в молодости, лет в двадцать с небольшим. Мать еще была жива, и мы с ней ездили в чикагский биопарк. Провели там, в дендрарии, почти целый день, гуляли по тщательно ухоженным, обсаженным деревьями тропкам. Тут и там набредали на одного-двух зверей, видели даже пару небольших стад – несколько видов антилоп, оленей и так далее, – запертых в невидимые загоны при помощи имплантированных в позвоночник шок-чипов. А к концу дня в одном из тупичков, расположенных в той части биопарка, где были воссозданы осинники и краснолесья, когда-то тянувшиеся к западу вдоль реки Йеллоустон (помню благодаря установленному на пути плакату), столкнулись и с волками. Там был филин, орел, кролики, чучело бизона, а в самом конце тупичка – пара волков. Не чистокровных, конечно – гибридных. Разбавленных, так сказать, генами немецкой овчарки, или лайки, или еще какими.
Там, под образчиками осины, сосны и ели, стояла скамейка, и мы с матерью ненадолго присели поглядеть на волков. Я знала: работники парка заботятся об этих драгоценных экземплярах со всем возможным старанием, и все же волки были как-то тощеваты. «Худосочны», как выразилась мать. Мне это слово показалось странным. Никогда прежде его не слышала. Возможно, оно было популярным, когда мать была молода.
– По-моему, совсем как обычные собаки, – сказала она.
Но на самом деле это было не так. Несмотря на то, что эти животные никогда в жизни не покидали клеток того или иного сорта, в них явственно чувствовалось что-то дикое. Не смогу объяснить, о чем речь, но так оно и было. А уж это животное, звериное отчаяние в их янтарных глазах… А как они беспокойно расхаживали по своему загону – даже смотреть утомительно! От этого зрелища нервы напряглись до предела, но мать, похоже, ничего не замечала. Отметив, что волки, на ее взгляд, почти не отличаются от обычных собак, она моргнула, включая софт-визор, и, судя по движениям глаз, завела разговор с кем-то в офисе. Я же смотрела на волков. А волки – на меня.
В их янтарных глазах чудилась ненависть.
Чудилось, будто, глядя на меня, они инстинктивно понимают, чувствуют, какова роль моих собратьев в уничтожении их рода.
«Мы жили здесь задолго до вас», – без слов, без единого звука говорили они.
Нет, в их глазах полыхало не только отчаяние. Их взгляды были исполнены злобы, презрения и безнадежной жажды мести, хоть волки и знали, что этому не бывать.
«Десять миллионов лет до твоего появления на свет мы пировали на костях твоих праматерей».
И в этот миг я ощутила страх. Я испугалась, как всякий мелкий, беззащитный лесной зверек, укрывшийся в тени, замерший без движения в надежде остаться незаметным для этих янтарных глаз, не угодить в эти ненасытные клыкастые пасти. Помнится, мне подумалось, отвечает ли им мой взгляд. Я знала: он молит о милосердии. Но в глазах волков не было ни намека на жалость.
«Вы не в силах спастись даже от самих себя, – говорили янтарные огоньки. – Себя и просите о милосердии».
И мне пришла в голову новая мысль: уж не может ли мать передать страх дочери по наследству?
Никс Северн добирается до трапа, ведущего к техническим ходам, но лишь затем, чтоб обнаружить, что он опутан толстыми ползучими стеблями, а болты, крепящие его к переборке, наполовину вырваны из гнезд. Остановившись среди филодендронов и папоротника-орляка высотой по пояс, она меряет взглядом сломанный трап. Может, все же попробовать взобраться наверх? Но Никс тут же отбрасывает эту мысль: ее тяжесть наверняка только довершит то, что начато растениями, и травмы, полученные при падении, могут не позволить добраться до Омы вовремя. А то и вообще.
Выругавшись, Никс наматывает на руку пучок стеблей, дергает изо всех сил. Трап зловеще скрипит, скрежещет и отходит от переборки еще на несколько сантиметров. Никс отпускает стебли и поворачивается к круглому люку, ведущему в Третий и следующие отсеки «Дрозда», заполоненные зеленью. Сводка, полученная в момент пробуждения в «милом доме», как ни была коротка, не оставляла сомнений в случившемся: все системы терраформинга одновременно включились, а их предохранительные блоки отказали один за другим, будто падающие костяшки домино. Волна сбоев прокатилась по всему поезду, от носа до кормы. Очередное бревно под ногами прогнило насквозь, обросло грибами и мхом так, будто лежит здесь не семнадцать часов, а несколько лет. Еще несколько шагов, и вот она – кнопочная панель замка, но руки трясутся так, что набрать верный код удается только с третьей попытки. Четвертая ошибка означала бы блокировку замка. Диафрагма жужжит, щелкает, раздвигается в стороны, расцветает посреди переборки, точно ржавый стальной ирис. Шипит пар. Никс шепотом благодарит бога (в которого на самом деле не верит) за то, что электроника, обеспечивающая доступ к прямым соединительным коридорам, еще цела.
Никс шагает через комингс, и люк немедля закрывается за ее спиной. Значит, датчики обнаружения тоже пока в порядке. В коридоре – ни следа растительной или животной жизни. Помедлив несколько секунд, Никс делает шаг, другой, третий, четвертый, пятый, подходит к следующей кнопочной панели и набирает следующий код доступа. Вход в Танк-контейнер Три повинуется, и Никс вновь поглощает лес.
Пожалуй, в «тройке» положение еще хуже, чем в «четверке». Руки в красных перчатках раздирают завесу из ползучих стеблей и тонких прутьев, затем приходится сражаться с новой преградой в виде толстых корней баньяна, и только после этого Никс снова может хоть как-то двигаться вперед. Но вскоре путь ей преграждает еще одно препятствие – на сей раз в облике небольшого, метров пяти в ширину, пруда от переборки до переборки. Бурая стоячая вода темна, да вдобавок наполовину затянута мелкой ряской – поди пойми, какая там глубина! Лесная почва намного выше уровня палубы контейнера, значит, пруд может оказаться так глубок, что его придется пересекать вплавь. А Никс Северн никогда в жизни не умела плавать.
Пот льет градом. Согласно данным, выведенным на консоль, средняя температура воздуха поднялась до 30,55oC, и Никс откидывает капюшон на спину. Дождя в «тройке» пока что нет, лоб и глаза заливает только собственный пот. Опустившись на колени, она опускает руку в пруд и взмахом ладони гонит мелкую рябь к дальнему берегу.
За спиной трещит ветка и слышится женский голос. Но Никс не встает и даже не оглядывается назад. Шок резкого пробуждения от сна в «милом доме», затем – физическое напряжение и страх, плюс возможное воздействие ядовитой пыльцы и спор, витающих в воздухе… Да. Галлюцинации. Как и следовало ожидать.
– Вода широка, и мне нет переправы, – нежно поет голос за спиной. – И крыльев нет, чтобы летать [34] .
– Это ведь не ты, Ома, верно?
– Нет, дорогая, – отвечает голос. От нежности в нем не осталось и следа, теперь он звучит почти грубо. – Это не Ома. На нас надвигается ночь, и твоя бабушка спит.
«Никого разумного, кроме меня и Омы, на борту нет, и это значит, что я галлюцинирую».
– Здравствуй, Красная Шапочка, – говорит голос.
Сердце отчаянно бьется в груди, но Никс невольно смеется.
34
Первые строки песни Боба Дилана The water is wide.