За тихой и темной рекой
Шрифт:
— Хорошо… — Рыбкин подошёл к окну, долго смотрел на умирающий за стеклом вечер.
Белый терпеливо ждал…
— Мне говорили, вас публикуют в местной газете?
— Что вы сказали? — задумчиво повернувшись, переспросил Рыбкин. — Ах, да. Бывает… Изучал, для общего развития, историю края, как-то само собой родилось стихотворение, посвящённое Николаю Николаевичу Муравьёву… Вы хорошо декламируете…
— Просто мне запомнились эти строки. Кому-то другие… Кстати, по поводу памяти, вы не помните, кто из ваших офицеров пристрастен к азартным играм?
— А для чего это вам? — в голосе Станислава Валериановича слышалось удивление. — Желаете расписать пульку?
— В некотором роде. С кем бы вы мне посоветовали провести с пользой время?
— Если с пользой, то с кем угодно. Кроме подполковника Дерябьева. Обчистит без зазрения совести. Говорят, у него шесть тузов в колоде. Впрочем, его сейчас нет в городе. А так, со всеми остальными, сколько угодно. Можете, к примеру, попробовать силы со штабс-капитаном Индуровым. Он вас сегодня встречал у ворот в расположение части. Хотя и о нём поговаривают, будто бы мухлюет, но за руку никто не поймал. Азарт, плюс любовная страсть.
— А объект?
— Ясное дело, Полина Кирилловна.
Белый поморщился. Такое ощущение, будто в этом городишке от Полины Кирилловны Мичуриной с ума сошло всё мужское население.
— А почему, ясное дело? Неужели, кроме неё, в Благовещенске красивых девушек более не имеется?
— Как же? Есть, и ничуть не хуже. Но тут ведь речь идёт обо всём, в целом. — Белый чётко расслышал иронию в речи поручика. — Красота, юность, деньги, папашины связи. Полный комплект для жениха.
— Я смотрю, вы недолюбливаете семейство господ Мичуриных?
— Я их недолюбливаю? — переспросил Рыбкин и рассмеялся. — Нет. Вы ошибаетесь. Их для меня просто не существует.
— Потому, что Полина Кирилловна дала вам от ворот поворот?
— Вам уже рассказали версию небывалого? — Станислав Валерианович достал платок и промокнул повлажневшие от смеха глаза. — Ох, уж этот городок… Сплетен в нём больше, чем событий.
— И то, что вы некогда ухаживали за дочерью губернатора, тоже сплетня?
Рыбкин оборвал смех:
— А этой темы, Олег Владимирович, я бы попросил не касаться. Это личное.
«Вот те на! — Белый набил трубку табаком и закурил. — Мичурина поручику безразлична. Он по уши влюблён в дочь губернатора! Вон как вспетушился».
— Давайте всё расставим местам, Станислав Валерианович. Для того, чтобы меж нами в будущем не было недоговорённости. Насколько я понял, вы небезразличны к Анне Алексеевне Баленской. И то стихотворение посвящено именно ей. И наверняка вы будете делать попытки возобновить с этой девушкой отношения. Так вот…
— Можете не продолжать, — перебил Рыбкин Олега Владимировича. — И я понял. Любовь с первого взгляда? А иначе как понимать ваше поведение? В городе вы всего ничего, и вдруг, такой неожиданный поворот в беседе… Теперь мне понятно, отчего у вас критическое состояние: даже поэтику сравнили с точной наукой.
— Перестаньте!
— Нет уж, позвольте договорить до конца. — Рыбкин спрятал руки в карманы кителя, отчего принял смешной вид. Впрочем, Олегу Владимировичу было не до смеха. — Вы только что изволили прочитать целую лекцию о причинах, по которым мне не следует заниматься поэзией. Знаете, вы будете удивлены, но я согласен с тем, что вы сказали. Меня убедил ваш… Верховский. Может быть, я действительно никчемный бумагомаратель. Но чувства живут во мне настоящие. Да, я до сих пор люблю Анну Алексеевну. Даже несмотря на то, что меж нами произошло.
— Меж вами ничего не могло произойти, — вставил реплику Олег Владимирович. — Взаимностью вам не ответили. И это вас оскорбило.
— Не смейте так говорить!
— Я говорю о том, что вижу. — Белый встал напротив Рыбкина, положив трубку в пепельницу. — Вы признались в любви и получили отказ. Но не потеряли надежду. Я тоже нахожусь в вашем положении. И хочу, чтобы Анна Алексеевна ответила мне взаимностью. Но мир устроен так, что сие не от нас зависит… Вы сами говорили, нельзя любовь рассматривать с точки зрения анатомии. И страстно желаете возобладать женщиной, которая к вам не испытывает никаких чувств. Разве это не насилие? Ею можно овладеть, а что дальше? Будете и вы счастливы, осознавая, что она несчастна рядом с вами? Вам этого хочется? — Белый одним сильным ударом выбил пепел из трубки и упал на стул. — Любовь, Станислав Валерианович, — не спортивное состязание. Приз-то вы, может быть, получите. Да только как после будете жить с женщиной, которая вас не любит? Не спорю, есть надежда, что стерпится — слюбится. Но кому придётся терпеть? Конечно, можно стреножить её ребёнком. Да только владеть вы будете лишь физической оболочкой. Не более. Вам этого довольно? Лично мне — нет!
Рыбкин вновь вернулся к окну. Ночь уже опустилась на город, скрывая размытые фигуры прохожих.
— Вроде вы всё правильно и точно обосновали, Олег Владимирович. Но я хотел бы посмотреть на вас, когда вы входите в её дом, — а она только вчера лёгким поцелуем поздравила вас с днём ангела, — и в вас горит надежда, но вы встречаете у неё нового поклонника. Которому, как выясняется, она благоволит, так же, как и вам…
Белый вновь вскинулся с места:
— Простите, Станислав Валерианович, но я не желаю продолжать этот разговор. Могу только добавить: я не собирался обсуждать эту тему. Так получилось. Мне бы не хотелось оставлять меж нами недомолвки: всё бы вскрылось рано или поздно. Теперь же — честь имею!
— Благодарю за откровенность. — Рыбкин вернулся к столу, свернул тетрадь и сунул её в карман кителя. — Олег Владимирович, я ещё в канцелярии догадался, что вы пригласили меня к себе вовсе не для того, чтобы познакомиться с моими виршами. Я не прочь расставить все по местам…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Но близок час начала славных битв.
Отвага полнит грудь, она — им щит.
Пред ними поле пестрое игры,
Где короли раскинули шатры…
Утром следующего дня Анисим Ильич Кнутов первым делом посетил гостиницу «Мичуринская».
В дверях его встретил сам хозяин. Кирилла Петрович Мичурин являл собой фигуру значительную, колоритную. Высокий, с широким разворотом плеч, в английском костюме с чёрным в белый горошек галстуком на груди, купец своими манерами и поведением, без сомнения, мог бы покорить и столичное общество. Круглый, большой живот, скрытый атласным жилетом, придавал ему уверенный и солидный вид. Руки производили спокойные, размеренные движения, в такт хорошо поставленной речи почётного гражданина Благовещенска. Единственное, что не запоминалось в Мичурине, были глаза. Они прятались под густыми бровями, словно не желали показать выражение мысли. Отчего у собеседника складывалось впечатление, будто он общается со слепым. Впрочем, сие ощущение моментально пропадало, лишь Кирилла Петрович начинал говорить. Голос он имел густой, бархатный — заслушаешься. Не ткани рекламировать, а в опере петь.