За углом
Шрифт:
Мишка говорил, что Нытик из-за отца тоже дурак и псих, только неопасный — ну, ходит, ну, просит хлеба, делов-то. Из помойки не берёт, но некоторые жильцы выносят ему засохшие куски, и тогда у Нытика настоящий праздник — он набивает хлебом карманы, напихивает под рубашку или в майку. Мальчишку соседи пытались и просто подкармливать, но Нытик ничего, кроме хлеба, не берёт. А вот куда Нытик этот хлеб девает, никто так толком и не знал: проследить за ним не хватало терпения даже у самых отчаянных мальчишек. Нытик мог долго-долго ходить по двору, баюкая собранные куски, словно понимая, что за ним следят, а потом вдруг неожиданно и неуловимо исчезал. Через некоторое время появлялся снова — уже без хлеба.
— Нету, — развел руками Павлик. — В другой раз, ладно?
Но Нытик, мгновенно потеряв к Павлику всякий интерес, уже отошёл в сторону.
— Слышь, щегол! Да чё ты с ним трёшь, с психом! — крикнул от соседнего подъезда один из старшаков — кажется, Сёма. — Нашёл с кем базарить, ха!
— В футбол будешь? — ломким голосом сказал Петяй. — У нас человека не хватает. На школьном, четверо на четверо?
Ого! Старшаки его к себе приглашают!
— Ну чё тормозишь-то? Зассал?
— Не… — Павлик от волнения даже дал петуха, но тут же выправился. — Не зассал. Я с вами.
В футбол он играл неплохо.
— Ну, погнали тогда, чего стоишь.
* * *
— Чё, сделали мы вас! — Петяй рывком натянул Фанису бейсболку на нос. — Как салабонов сделали!
— Детский сад, на! — сплюнул Витёк и торжествующе ухмыльнулся. — Продули, дистрофики!
— Да ладно… — отмахнулся Сёма. — Тоже мне, рональды. Счёт-то пять-четыре всего. А если б не щегол этот, — ткнул он пальцем в сторону Павлика, — вообще б ничья была.
Павлик незаметно надулся от гордости — играли до пяти очков, и победный гол во вражеские ворота и в самом деле забил он. А ещё голевая была, когда он Петяю мячик чуть ли не на носок положил, но это ему вряд ли кто-то засчитает.
— Ты на него не тяни! — Петяй — сам Петяй! — потрепал Павлика по плечу. — Он не щегол, а… Как тебя звать-то?
— Павлик, — ответил Павлик и ещё немного надулся: уже не только от гордости, но и для солидности.
— Во, не щегол, а Павлик. Не, не пойдёт. Э-э… Во, Пашкец, нормально?
— Сойдёт, — прищурился Павлик.
Сознавать, что старшаки говорят с ним как с равным — ну ладно, почти как с равным — было здорово.
— Во, молодчик, Пашкец! Мы завтра с пацанами из пятнадцатой школы играем — будешь у нас за нападающего. А то Сёма сегодня чего-то жидко выступил, — и Петяй захохотал.
— Сдулся Сёма-форвард, — поддакнул ещё один из старшаков, имени которого Павлик до игры не знал, а теперь уж запомнил, что зовут его Гошей.
— Нога у меня болит, — хмуро сказал Сёма, глядя в сторону. — Пятка. Да и чего тут надо мной глумиться? Вон Горбушечник топает, над ним и глумись.
По двору и в самом деле медленно шёл Нытик, придерживая руками оттянутую на животе рубашку. Рубашка бугрилась, шла острыми уголками — похоже, Нытик насовал за пазуху немало кусков хлеба.
— Нытик, подь сюда! — крикнул Петяй.
Нытик остановился и по-птичьи наклонил голову, разглядывая ребят. Потом так же медленно подошел.
— Хлеба дайте, — сказал он. — Просят.
— Пацаны, зырьте, чё сейчас будет, — шепнул Жека остальным. — Мы с Петяем уже так делали…
— Хлеба? А может, деньгами возьмёшь?
— Хлеба надо, — ровно сказал Нытик.
Петяй протянул Нытику две руки — в одной была пара сушек, которые он вынул из кармана, в другой — сложенная пятидесятирублёвка.
— Выбирай.
Нытик без колебаний и даже, как показалось Павлику, с облегчением взялся за сушки.
— Во дурак, — выдохнул Фанис. — От денег отказывается!
Остальные заржали. Кроме Павлика — у него было плохое предчувствие.
Петяй не выпускал сушки.
— А платить?
Нытик посмотрел на него. Павлику показалось, что глаза Нытика были полны сожаления и досады на непонятливость Петяя: такое выражение он видел у Нины Ивановны, учительницы в старой школе, когда та отчаивалась объяснить ученику простейшие, как ей казалось, вещи.
— Я говорю, деньги есть?
Нытик покачал головой и снова попытался вытянуть сушки. Руки у Нытика, обратил внимание Павлик, были в мелких ссадинках — такие бывают, если насажать заноз, а потом неумело их выковыривать.
— Хлеба, — сказал он. — Просят.
— Нет денег — гуляй, — Петяй спрятал сушки в карман. А потом, словно ему было мало, схватил Нытика за плечи, развернул: — Н-на!
Кроссовок Петяя врезался Нытику пониже спины, оставив на вытертых шортах пыльный отпечаток, и Нытик, обдирая коленки, хлопнулся на асфальт. Из-за пазухи вылетело несколько кусков чёрствого хлеба, кривая горбушка, качнувшись, замерла сиротливо.
— Не надо! — вскрикнул Павлик. — Зачем?
Петяй повернулся к нему, жидкие белёсые бровки удивлённо поползли на лоб, комкая над собой бледную кожу.
— Ты что, щегол, совсем оборзел? — протянул он. — За кого впрягаешься? За этого?
Он ткнул пальцем в Нытика, который, не вставая с асфальта, запихивал за пазуху горбушку. Остальные старшаки переглянулись:
— Во даёт мелкий… Думаешь, гол забил — всё можно? Щас и тебе навешаем!
Вся репутация, которую Павлик заслужил у старших на футбольном поле, пошла прахом, когда он, набычившись, разбежался и вытянутыми руками ударил Петяя в живот. Манёвр удался только лишь потому, что никто не ожидал от «щегла» такой прыти, не говоря уж о невероятности самого факта: щегол решил померяться с Петяем силой!
Старший согнулся, густо выдохнув, и у Павлика стало холодно сзади под коленками, когда он встретил взгляд Петяя — изумлённо-злобный, исподлобья. Белёсые бровки медленно, словно волосатые гусенички, сползлись к переносице:
— Ну всё, щегол, вилы тебе!
Павлик не стал ждать расправы и, подхватив за шиворот баюкающего собранные куски хлеба Нытика, толкнул его вперёд:
— Бежим, дурак!
Странно мякнув, мальчишка, подгоняемый Павликом, затрусил вперёд. Павлик понимал, что далеко они не убегут: это он здесь новичок, а старшаки знают эти дворы как свои пять пальцев, не затеряешься, да и бегают быстрее… ну, может, не быстрее Павлика — на поле он всех обставлял — но уж точно быстрее Горбушечника. А его ж не бросишь…