За вдохновением...: Роман. Мавраи и кит: Повести
Шрифт:
— Примете ли? После того, как моя страна спалит до пепелища парочку ваших городов, чтобы доказать, что она может расплавить и спалить все, что за четыре тысячелетия Китай давал нам, если он не позволит ввести оккупационные войска?
— А я надеюсь, что в свою очередь мы сможем ответить вам тем же, — продолжал Вань. — Она уже слышала о Диснейленде. — Он вздохнул. — Я ходил туда однажды и нашел его легкомысленным. Но именно для того и работали наши последние два-три поколения со времени Революции, чтобы у Пинь было время для изучения искусства, самосовершенствования, и, конечно, для того, чтобы легкомысленно его проводить.
Если
Будет ли такой мир длиться вечно? Рим разбит в пух и прах. Византия разрушена.
Разве я не верю в своих соотечественников? Что если мы расскажем Энди Алмейде, что мы, вернее Скип, может управлять кораблем? Станет ли Энди пытать Скипа каленым железом и вытягивать из него признание, пока он не покажет как? А может это станет делать его начальство? Я голосовала за Президента Бравермана. Он сидит в доме Томаса Джефферсона, но ведь Гитлер начинал в уютной старой Баварии, не так ли? — Что делать, что делать?
Поверхностное притяжение Меркурия давало немного меньшее ускорение, чем нормальное ускорение корабля Однако это было похоже на притяжение Земли.
Ты читала данные: диаметр фотосферы — один миллион триста девяносто тысяч километров, масса — в триста двадцать девять тысяч триста девяносто раз больше земной, выход энергии перерабатывает пятьсот шестьдесят миллионов тонн вещества в радиационные отходы за минуту, протуберанцы высотой более ста пятидесяти тысяч километров, корона простирается на расстояние в несколько раз большее, солнечные ветра дуют в направлении самой удаленной планетарной орбиты и за нее. И ты видела фотографии, съемки астрономов, передачи с неуправляемых человеком зондов. Это было интересно. Это были сплетни о твоем старинном дружке, Солнце, который ни что иное, как обычная желтая карликовая звезда, которая, как ожидается, будет продолжать освещать мир еще приблизительно пять биллионов лет. Ты сама, конечно, можешь наблюдать за Солнцем. Оно неистовое. Оно может сделать помехи во время твоей любимой телевизионной программы, или от него твой нос покраснеет и станет шелушиться. Когда оно и в самом деле разъярится, и если ты не предпримешь мер предосторожности, оно может ударить тебя и убить. Но в душе оно — отличный парень, постоянное старое солнышко.
Тогда ты обнаруживаешь, что все это не имеет ничего общего с тем, не важно насколько низко ты спустилась и сбита с толку, что пламенеет перед тобой.
В направлении Солнца от Меркурия ты сначала увидишь белое великолепие, которое невозможно описать словами, в водовороте бурь, с гривами огромного кружевного дождя, который фонтанами льется наружу и замысловатым образом вниз снова, окруженный лучезарностью, которая сверкает как жемчужина, и самая прекрасная жемчужина среди звезд — тут не помогут никакие слова. Но ты подъезжаешь ближе, и оно растет и поглощает все небо, все горит, пылает, сгорает, и все вокруг становится ревущим огнем, и каким-то образом часть этой ярости омывает корабль, который ударяется в него, рев, пронзительный визг, и свист, и высокие сладкие ноты, сгустки красного и желтого, зеленого и небесно-голубого, которые могут кремировать твою планету,
И все эти часы оно будет притягивать тебя, оно зовет тебя, и тебе придется спрятаться в своей каюте, если тебе не хочется показывать, ну, то, что оно сердится на тебя, и тебе нужно доказать, что ты не трусишь, и поэтому ты остаешься, но он и его друг не хотят тебя поблизости, они проводят прямые линии, разбрызгивая мазки красок на поверхности, они были такими же дикими, как Рэгнарок вокруг них…
Но спокойный неприметный человек, который любит свою дочку, он стоит рядом, он позволяет тебе прижаться к себе и касается тебя руками, когда шум дня страшного суда смолкает на минутку, как замолкает море перед приливной волной, он говорит тебе…
— Мы — в полной безопасности. Корабль был тут раньше. Вам нечего бояться.
— Я знаю, я знаю. Тогда п-п-почему я так напугана?
— Вид, звук, существо в середине предела реальности… все это ошеломляет. Чувства перегружены, а мозг ищет своей собственной защиты. Это художники привыкли к необыкновенно сильному восприятию внешнего окружения. Они рождены для этого. А я… я признаюсь, я дрожу, я устрашен, но жизнь сделала меня стойким, я научился, как не поддаваться впечатлениям. Вы же никак не защищены. Тут нечего стыдиться, и это пройдет. Вам не следует смотреть на все это.
— Я должна, я должна.
— Могу догадаться почему. И в последнее время вы были взволнованы, ваши нервы издерганы. Это тоже снизило вашу защитную реакцию против этого… этого зрелища, которое одновременно и психоделическое и наводящее ужас. Я не знаю, почему вы чувствуете себя несчастной, когда все, кажется, идет для вас отлично — для всего человечества…
Огненная гроза прошла. Ты держишься за своего единственного друга и болтаешь, не важно что, ты обратилась к нему, и он ответил тебе.
На мгновение он кажется тебе раскаленным железом. Потом он становится менее напряженным, он продолжает успокаивать тебя, пока корабль облетает вокруг Солнца, пока твой любовник не отведет тебя назад в свою каюту.
В каюте Вань Ли было так тихо, что он мог слышать, как звенело у него в ушах от пережитого неистовства. Комната впридачу была пустой, просто место для спанья и ничего больше, кроме ее портрета, который он держал перед собой — крошечного смелого всплеска красок на фоне совершенной пустоты. Его рубашка промокла от пота, была горячей и грубой и натирала ему шею. Он хотел снять ее, постирать и снова надеть, но не сделал этого.
Он послюнявил свою кисточку, опустил кончик в чернильницу и стал писать, тратя столько же времени на сочинение того, что пишет, сколько он тратил на выписывание иероглифов:
Моя любимая дочка, когда ты прочитаешь это, если когда-нибудь прочитаешь, ты уже станешь молодой женщиной, красивой, грациозной, щедрой на смех, повсюду окружающей себя преданными друзьями. А я уже буду мертв или же стар и еще более строгий, и непреклонный, чем я сейчас. Что тогда прикажешь мне с тобой делать? Я ведь папочка маленькой Пинь, которая никогда не приветствовала меня по-другому, как схватившись за большой палец, вела меня в сад, а возможно, возможно, называла меня «большим мешком, полным любви». Но на что я могу надеяться от мадемуазель Вань, чей досточтимый отец совершил то, о чем будут помнить? И это все естественно и правильно. На самом деле я не думаю о себе больше, чем как о вьючном животном, которое должно нести определенный груз для того, чтобы мог быть построен новый мир.