За волшебной дверью
Шрифт:
Однако никогда не бывает следствия без причины, какой бы пустяковой, возможно, ни оказалась сама причина. Что же стояло на пути успеха этого произведения? Без сомнения, его стиль. И это еще несмотря на то, что витиеватость и цветистость, присущие позднейшим творениям писателя, здесь в определенной степени смягчены и умерены. Подобное считалось тогда новшеством и ввело в заблуждение не только публику, но и критику. Они, определенно, приняли это за искусственность, в чем обвиняли Карлейля еще двадцать лет назад, забывая, что если перед нами истинный гений, то его стиль органически присущ ему, является в такой же мере частью человека, как и цвет его глаз. Это не рубашка, по словам Карлейля, которую можно надеть и снять согласно желанию, а кожа, приросшая навсегда. Этот удивительный яркий стиль Мередита! Как его описать? Очевидно, лучше всего с помощью собственных выразительных слов писателя о Карлейле, где, не исключено, таится arriere-pensee [9] , что эти слова можно отнести в той же мере и к нему самому.
9
Задняя мысль (фр.).
„Любимый автор его писал в стиле, похожем либо на первобытную архитектуру, либо на ее развалины, столь тяжелым и грубым он казался. Его стиль был словно ветер, разгулявшийся во фруктовом саду, то здесь, то там с диким ревом срывающий красивый плод; словно волны, разбивающиеся о дамбу, с его туманными фразами без начала и конца; точно косые солнечные лучи, прорвавшиеся через бегущие по небу облака; стиль, где ученые слова соседствовали с уличным сленгом, а ударения проставлены наугад. Все страницы здесь были как налетевший шквал, а вся книга действовала как электрический заряд“ [10] .
10
Отрывок из романа "Карьера Бьючемпа".
Какое замечательное описание и какой пример стиля! Сколь большое впечатление оставляют такие выражения, как: „Все страницы здесь были как налетевший шквал“. Этот отрывок одинаково безупречен не только как характеристика стиля Карлейля, но и как образец манеры Мередита.
Итак, „Ричарду Феверелу“ мы воздали наконец должное. Признаюсь, я очень верю в проницательность читающей публики и не думаю, что истинное произведение может долго оставаться незамеченным. Литература, как и вода, находит свое истинное место. Мнение создается медленно, но в конце концов бывает правильным. Убежден, что если критики единодушно станут превозносить плохую книгу или поносить хорошую, то их влияние может сказываться (и сказывается) в течение пяти лет. Но на окончательную оценку это никоим образом не воздействует. Шеридан говорил, что если все блохи в его постели набросятся на него скопом, то ему придется убраться из нее. Я не считаю, что какое-либо единодушие критики сможет когда-нибудь „убрать“ из литературы действительно достойную книгу.
К числу достоинств „Ричарда Феверела“ — надеюсь, тут вы простите мне мою неуемную восторженность — принадлежат щедро рассыпанные в романе афоризмы, заслуживающие места в ряду английских пословиц. Например, что может быть лучше, чем выражение: „Если, помолившись, ты чувствуешь, что стал лучше, это значит, что твоя молитва услышана“, или „Целесообразность — вот мудрость человека, справедливость же — мудрость Бога“, или „Все хорошие мысли идут от сердца“. Весьма правдивы и следующие слова: „Так кто же из нас трус?… Тот, кого потешают промахи человечества“. Здоровым оптимизмом веет от фразы: „Существует один-единственный путь, которым душа постигает счастье: ей надо взойти на вершину мудрости, и она увидит оттуда, что все в этом мире имеет свое назначение и служит на благо человеку“. Более шутливый оттенок чувствуется в словах: „Мужчине легче цивилизовать кого угодно, только не женщину“ [11] . Однако поспешим прервать это занятие, поскольку примерам из „Ричарда Феверела“ несть числа.
11
Д.Мередит. "Испытание Ричарда Феверела". М., Худ. лит., 1984.
Рядом с этим романом, как вы можете видеть, выстроилось немало его собратьев. Это — „Сандра Беллони“ и „Виттория“, где присутствует итальянская тема, а также „Рода Флеминг“. В этом последнем случае чутье критика изменило Стивенсону. Есть и роман „Карьера Бьючемпа“ о малозначительных политических событиях. Ни один большой писатель не должен растрачивать себя лишь на какую-то преходящую тему. Это напоминает красавицу, которая нарисована в старомодном наряде. Но красота, как и мода, проходит.
Здесь стоят также изящный роман „Диана“ и роман „Эгоист“ с бессмертным Уилоби Паттерном, вечным образцом мужского себялюбия, „Гарри Ричмонд“, первые главы которого, по моему мнению, можно причислит к лучшим примерам английской повествовательной прозы. Большой мастер, Мередит мог творить в том жанре, какой предпочитало его время. Романистом он стал по воле случая. Во времена королевы Елизаветы он был бы знаменитым драматургом, а при королеве Анне — выдающимся эссеистом. Но в какое бы время Мередит ни трудился, он в одинаковой мере предстал бы перед нами как великий ум и благородная душа.
Я говорил о героях и странствующих рыцарях в прошедшем времени. Однако, вне сомнения, их дни еще не миновали. Когда все на земле будет исследовано, последний дикарь приручен, последняя пушка превращена в металлический лом, а мир станет сплошь добродетельным и невыразимо скучным, тогда люди обратят свои мысли к прошлому, то есть к нашему времени, и станут идеализировать нашу романтику и наше мужество, подобно тому как это делаем мы сейчас в отношении наших далеких предшественников. „Как замечательны свершения этих людей, имевших в своем распоряжении лишь грубые орудия и ограниченно их применявшие!“ Вот что будут говорить они о наших исследованиях, наших путешествиях и наших войнах!
Почти забытая книга, где показаны романтика и героизм — „Путешествия „Дискавери“ в Антарктиду“ капитана Роберта Скотта. Написанная простым языком, каким говорят моряки, без всяких попыток что-либо приукрасить, тем не менее производит на вас сильное впечатление. По мере ее прочтения и размышлений о прочитанном вы получаете ясное представление о лучших чертах британца. Каждая нация рождает смелых людей. В каждой нации есть энергичные люди. Но имеется определенный тип людей, в которых смелость и энергия сочетаются с неприметной скромностью и почти детским простодушием. Это высший тип человеческого характера. В произведении Скотта всех участников экспедиции вдохновлял ее руководитель. Никакого увиливания от выполнения нужных обязанностей, никакого недовольства, всякое неудобство воспринималось с шуткой, не возникало и мысли о себе, каждый трудился только ради успеха всего предприятия. Когда читаешь о лишениях столь длительных и столь живо запечатленных, то начинаешь стыдиться собственного раздражения из-за мелких неурядиц повседневной жизни. Прочтите о людях Скотта, потерявших зрение, больных цингой, бредущих, шатаясь, к своей цели, а потом, если сможете, жалуйтесь на горячее северное солнце или пыль деревенских дорог.
Вот одна из теневых сторон современной жизни. Мы слишком часто жалуемся. В прежние времена было иначе. Это считалось подобающим женщине. Джентльмен всегда должен быть стоиком, с душой слишком возвышенной, чтобы ее трогали мелочи жизни. „Вы замерзли?“ — сочувственно спрашивает англичанин французского эмигранта. Потерпевший жизненный крах дворянин в поношенном пальто, гордо выпрямившись, отвечает: „Сэр, джентльмен никогда не мерзнет“.
Исследование Арктики — это замечательная традиция не только англичан, но и американцев. Об этом и говорится в следующей книге на полке. Она называется „Спасательная служба в Арктике“. Ее автор Адольфус Грили. Она составляет достойную компанию книге Скотта. В ней есть незабываемые эпизоды. Например, как двадцать человек на страшной отвесной скале умирают от голода, холода и цинги. Перед этим меркнут все наши маленькие романтические трагедии. А доблестный руководитель экспедиции, пытаясь отвлечь умирающих от их страданий, читает им лекции об абстрактной науке. Какая это картина! Ужасно страдать от голода и холода, ужасно жить в темноте. Но люди должны все это выносить в течение полугода, а тот, кто останется жить, чтобы рассказать обо всем этом, поистине удивительный человек. Какой же мир чувств заключен в словах молодого бедняги-лейтенанта: „Да, это ужасно!“, после которых он повернулся лицом к стене.
Англосаксонская раса всегда тяготела к индивидуализму. И все же нет никого, кто был бы способен выпестовать в себе более высокий идеал дисциплины. Ничего подобного нет ни в римских, ни в греческих анналах, ни даже в погребенном под пеплом страже из Помпеи, который являет нам более суровый и прекрасный предметный урок исполнения долга, нежели молодые новобранцы британской армии, ряды которых были смяты в сражении у Беркенхеда. Экспедиция, описанная Грили, заставляет вспомнить еще об одном случае, который кажется мне едва ли менее замечательным. Вы, очевидно, помните, если читали книгу, что даже когда из всего количества людей на корабле осталось всего восемь несчастных, почти не способных двигаться от голода и слабости, то семь из них вытащили на лед того, кто нарушил дисциплину, и застрелили его. Вся эта тягостная процедура происходила с таким соблюдением правил и подписанием соответствующих документов, как будто они находились вблизи Капитолия в Вашингтоне. Насколько я помню, преступление этого человека состояло в том, что он украл и съел ремень, связывающий две части саней, такой же аппетитный, как и шнурок от ботинок. Однако признание, что это была лишь одна из серии мелких краж и что ремень для крепления саней был вещью жизненно необходимой для всех участников похода, служит лишь к чести его руководителя.