За все надо платить
Шрифт:
Саприн понимал, что силой действовать нельзя, а через суд ничего не добьешься, мать прописана в квартире и никто не может заставить ее сделать то, что она обещала. Для того чтобы вынудить Веру Григорьевну продать квартиру и вернуть деньги дочери, нужно проводить длительную и тщательно разработанную комбинацию, вплетая в нее и шантаж, и ревность к молодому мужу, и страх разорвать отношения с дочерью, и многое другое. На такие комбинации действительно нужно время, а его-то как раз и нет.
Он еще несколько раз пытался поговорить с матерью, но результат был один и тот же. И Саприн понял, что старается напрасно. Ничего у него не выйдет.
Он очень хотел помочь сестре, но не знал, как это сделать. Выход был только один: как можно скорее заработать как можно больше денег и отдать ей. Он знал, что Ира и ее муж живут в квартире, которую снимают на деньги добрых родственников. Деньги, конечно, нужно будет отдать, но это терпит. Беда в том, что работа, которую нашел
Нынешняя болезнь свалила Николая как нельзя более некстати. Дорог каждый день, ему нужно искать Тамару, чтобы покончить с ней, получить от Шоринова обещанные деньги и отправить их сестре. Часть денег – гонорар за Веронику и кое-какие собственные сбережения – он все-таки успел перевести Ире через российское отделение Дойч-банка, на первый взнос за дом ей должно хватить. Но хорошо бы успеть получить и второй гонорар, чтобы рожала его единственная сестра не абы где и чтобы на приданое маленькому хватило.
Мысль о Тамаре заставляла Николая Саприна болезненно морщиться. Во время двух последних поездок в Австрию он регулярно спал с ней, но не потому, что она ему безумно нравилась, вовсе нет, просто так нужно было для дела. Николай знал, что обладает броской красотой и, если будет всюду появляться один, на него станут обращать внимание как женщины, что естественно, так и мужчины этих женщин. Будут обращать внимание, а значит – запоминать. А этого ему совсем не хотелось. За одиноким красавцем наблюдают десятки глаз. За красивым мужиком, рядом с которым красивая женщина, не наблюдает никто: женщинам не обломится, а мужчинам он не опасен. Но еще существуют горничные, которые всегда могут точно определить, что парочка делала на этих белоснежных простынях – мирно спала или с упоением занималась любовью. И еще есть нечто неуловимое, что сразу позволит опытному взгляду отличить пару просто знакомых от пары любовников или супругов. И никакое актерское мастерство здесь не поможет. Если ты не спал с женщиной, ты не сможешь вести себя с ней так, чтобы все окружающие считали вас любовниками. Черт его знает, почему. Может, кому-то это и удается, но Саприн точно знал, что у него это не получится.
Тамара приглашение в постель приняла как нечто естественное и не нуждающееся в объяснениях, особо не старалась, было видно, что «отрабатывает» по привычке. Но Саприну понравилось. Понравилось по одной-единственной причине. В самый острый момент она переставала стонать и хрипло выкрикивала: «Я тебя люблю!» Николай понимал, что за этими словами на самом деле ничего не стоит, просто у Тамары такая особенность. Некоторые кусаются, некоторые плачут. Есть такие, которые начинают говорить нецензурные слова. Одни молчат, другие царапаются. А Тамара говорит: «Я тебя люблю». Но слова эти звучали неземной музыкой. Беда Николая Саприна в том, что он ни разу в жизни не слышал от женщины этих волшебных слов, хотя женщин в его жизни было более чем достаточно. Вот как-то не везло ему на искренние признания, а может, он сам к таким признаниям не располагал – сдержанный, холодный, ироничный, всегда готовый поддеть, скрытный, порой надменный. И даже те женщины, которые его действительно любили, никогда не говорили ему об этом. И пока он не услышал заветную фразу от совершенно чужой ему переводчицы, он и не предполагал, как сильно хочется ему слышать такие слова. Всегда хотелось.
Тамара была спокойной и деловитой партнершей по работе, свободно говорила по-немецки, непринужденно употребляя идиомы и обнаруживая знание местного фольклора. Но акцент все-таки был, от него невозможно избавиться, если не живешь в стране долгое время, и Саприн с Тамарой выдавали себя за чехов, а в паспортах, которые они предъявляли в мотелях и гостиницах, стояли чешские имена и фамилии. Она не была ни болтливой, ни капризной, но беседу могла поддерживать ровно столько, сколько нужно, не выказывая ни малейшего раздражения, скуки или усталости. Одним словом, Тамара Коченова обладала настоящим профессионализмом секретаря-переводчика, которого нанимают для сопровождения в поездках по стране. Она легко переносила отсутствие комфорта, многочасовое сидение в грязных аэропортах без всяких перспектив улететь в ближайшее время, умела быть незаметной и необременительной, безошибочно улавливая момент, когда нужно «появиться», напомнить о себе, вмешаться, помочь. Если клиент прозрачно намекал, не делала вид, что не понимает, мило улыбалась и спокойно сообщала, что постель в комплекс переводческих услуг не входит и потому должна оплачиваться отдельно. Клиенты не возражали, такой расклад всех устраивал.
Саприну было искренне жаль, что Тамара испугалась и сбежала. Как профессионал он понимал, что ее нужно найти и устранить. Но если бы Шоринов не менял свои решения по сто раз на дню, можно было бы сделать все по-другому – умнее и безопаснее. Они с Тамарой вылетели в Австрию, имея указания обратиться к конкретным лицам, получить у них платежные документы и закончить операцию с Вероникой Штайнек к обоюдному удовольствию сторон. По дороге Николай проинструктировал Тамару, объяснил ей, что и как они будут делать, как будут подстраховываться от возможного обмана со стороны Вероники, как следует проверять папку с отобранными из архива листами. Приехав в Австрию и выполнив первую часть задания, он, как и было договорено, связался с Шориновым, а тот велел закончить операцию совсем по-другому. Назначил цену, дал на разгон дополнительно два дня – Николаю нужно было достать оружие, изучить местность, продумать план. И совершенно непонятно, что теперь делать с Тамарой. Ехать на встречу с Вероникой без нее – вызвать массу вопросов, на которые нет ответов. Ведь он только что дотошно объяснял Тамаре ее роль в комбинации: она должна будет проверять папку, а потом, по приезде в Вену, заходить вместе с ними в банк и вести себя так, чтобы окружающие принимали ее за подругу Вероники. Чтобы ни у кого в памяти не отложилось, как мужчина и женщина снимали крупные суммы денег, а другая женщина тут же открывала счет на эту сумму. Пусть все запомнят, что мужчина снимал деньги и отдавал двум молодым женщинам. И как после всех этих объяснений он скажет ей, что поедет на встречу с Вероникой без нее? Как он объяснит ей изменение своих планов? Тамара достаточно умна, чтобы сообразить: от нее пытаются что-то скрыть. А дальше начнется праздник разгулявшегося воображения, и один бог знает, чего она может напридумывать. Нет уж, лучше пусть увидит своими глазами и не выдумывает лишнего. Как знать, может быть, она сочтет себя соучастницей и будет бояться разоблачения. А может быть, и вообще подумает, что миллион долларов – это такие деньги, за обладание которыми просто грех не убить. Ну ведь большие же деньги-то, пьяному ежику и то понятно. Саприн знал Тамару Коченову не очень хорошо, но вполне достаточно, чтобы понимать, что она не является образцом девственной чистоты и невинности. Собственно говоря, именно по этому признаку ее и подбирали люди Шоринова. Он поехал на встречу с Вероникой вместе с Тамарой, ни о чем ее не предупредив, но и не ожидая никаких катастрофических последствий. И вдруг Вероника приехала не одна, и пришлось убивать еще одну женщину и ребенка. Это было самое плохое – ребенок, мальчик лет пяти-шести. На этом и мужики порой ломаются, а уж женщины-то…
Самообладание и спокойствие Тамары его неприятно удивило. То ли она еще более равнодушна, цинична и безнравственна, чем он думал, и смерть ребенка не выбила ее из привычной колеи, то ли она испугалась за себя, став свидетелем и понимая, что от нее постараются избавиться. Ее бегство из машины возле Катиного дома недвусмысленно свидетельствовало о втором, а вовсе не о первом. Это означало, что она собирается спрятаться и будет искать возможность улизнуть из Москвы. Поэтому действовать следовало быстро, а тут эта болезнь дурацкая! Целых два дня он не может встать. Ну ничего, решил Николай, надо принять ударную дозу всяких там эффералганов-упса, колдрексов и панадолов, а завтра утром начать наконец работать, невзирая ни на температуру, ни на ломоту, ни на слабость.
Все эти два дня он боролся с желанием позвонить Кате, но каждый раз отдергивал потянувшуюся было к телефону руку: а вдруг у нее Дусик, и он, Николай, своим звонком поставит ее в неловкое положение, вынудит оправдываться перед Дусиком. Перекладывая голову с одной подушки, прогретой его горячим лицом, на другую, прохладную, он ругал себя за то, что не оставил Кате свой телефон, и тут же спохватывался, начинал хвалить себя за то, что не поддался минутной слабости. Оставлять ей свой телефон он не мог, она и фамилию-то его не знает, только имя. Человек, выполняющий деликатные поручения, не должен оставлять свои координаты кому попало.
Николай понимал, почему его так тянет к Кате, хотя признаваться в этом не хотел. Катя, которая была лет на десять моложе его самого, сделала то, чего ни разу в жизни не сделала его мать: заставила его почувствовать себя заботливо опекаемым, слабым, надежно защищенным. Катя занималась его лечением так, словно в очередной раз лечила кого-то из младших братьев или сестер: ласково, тепло, по-матерински. А именно ласки и материнского тепла Николай никогда и не видел. Точнее, видел, но от бабушки, а это совсем не одно и то же, особенно если понимаешь, что бабушка-то тебя, конечно, любит, а вот родной матери ты сто лет не нужен, мешаешь только.