За закрытыми дверями
Шрифт:
И все трое были вполне счастливы.
Так продолжалось до тех пор, пока Ленечке не исполнилось три года. После этого он внезапно и незаметно вырос, возмужал и превратился в крепкого, рассудительного и почти взрослого мужичка. Вскоре, сами того не осознавая, женщины наградили его не только ролью всеобщего любимчика и единственного мужчины в их жизни, но и делегировали ему полномочия главы семейства, чем он удачно воспользовался, научившись ловко манипулировать мамой и бабушкой, которых он называл не иначе как по имени: Мусечка и Леночка, а не бабушка и мама. К восторгу обеих, разумеется.
Леночка, оправившись от несчастной любви и откормив сына жирным густым молоком, пошла учиться. На семейном совете
За годы, проведенные в относительной сытости и безусловном тепле, Мусечка набрала вес, распрямила спину и в целом похорошела и расцвела. А к тому моменту, как стала бабушкой, и вовсе превратилась в красавицу – вставила зубной протез, сделала модную прическу с волнующими воображение локонами, стала шить себе платья… Разные – с тонкими выточками и кружевными рюшами, с рукавами-колоколами, как у кинозвезды тридцатых, приталенные, расклешенные книзу, в стиле французских модниц, из гипюра, сатина и даже бархата. Она любила рукодельничать: шить, вязать и вышивать. Даже кружево плести научилась. Получалось и себя приодеть, и даже подзаработать.
Раньше, когда дочь была маленькой, Мусечка пыталась приобщить ее к ручному труду – учила пришивать пуговицы, штопать носки, делать простейшие выкройки… Но дальше кривого фартука дело не пошло. Леночка тяготилась любой ручной работой, которую в глубине души считала бабской, а значит, презренной, и никакие уговоры матери не казались ей вполне убедительными. А Мусечка, глядя, как она с тоской и мукой крутит ручку швейной машинки, печально думала: «Что из нее выйдет?»
Как показала практика, Леночка не проявила интереса к украшательству, даже став взрослой. На материно щегольство она смотрела рассеянно, сквозь толстые очки, казавшиеся слишком большими и нелепыми на маленьком худом личике. Ей были чужды эти «буржуазные замашки», она демонстративно пренебрегала и тушью для ресниц, и душистым мылом, и губной помадой, презрительно фыркая, когда мать вертелась перед зеркалом.
– Куда ты так наряжаешься? – ворчливо спрашивала она, глядя, как та, строя глазки и выпячивая губки, любовалась своим отражением. – На тебя смотреть тошно!
– Леночка, жизнь-то проходит, а как хочется быть красивой! – отвечала Мусечка.
Леночка только презрительно фыркала.
– Может, ты еще и замуж соберешься?
Но замуж, конечно, Мусечка не собиралась. Она добросовестно выполняла свои обязанности бабушки, а также кухарки, прачки, уборщицы, соплевытирательницы, слезыосушательницы и бытосоздавательницы. Она научилась все делать быстро и незаметно, с неизменной улыбкой на подкрашенных красной помадой губах, с бодростью в голосе, с легкостью и радостью, присущей только человеку, знающему, как дорого стоит простая безмятежная жизнь и как легко можно ее потерять.
Ленечка с бабушкой проводили жизнь в блаженстве. Вставали не раньше девяти утра (Леночка к тому времени давно уже уходила в институт), потом долго мурлыкали в постели, щекотали друг друга и смеялись. Блаженство заканчивалось в тот момент, когда наступало время завтрака. Мусечка подходила к вопросу основательно, кормила внука исключительно домашними свежими блюдами: ленивыми варениками, сырниками, блинчиками, оладьями и, конечно, кашами. Ленечка ненавидел такую еду, поэтому кормление превращалось в ежедневное страдание и растягивалось на мучительные часы.
– Не понимаю, откуда в нашей семье такой барин взялся, – сокрушалась Мусечка. – Никогда такого не видела, чтобы ребенок отказывался кушать! Твоя мама никогда себя так не вела!
Но Ленечка упрямо закрывал рот, когда бабушка пыталась накормить его, и сердито плевался, если ей удавалось запихнуть ложку.
Пока собирались и выходили гулять, наступало время обеда. Мусечка уже была готова к этому – заранее, с вечера, варила супы и жарила котлеты. История с кормлением повторялась заново и нередко длилась до прихода домой матери и того момента, когда Мусечке самой приходилось отправляться на работу, в ту самую библиотеку, из которой только что возвращалась Леночка. По вечерам Мусечка для поддержания слишком скудного бюджета подрабатывала там же уборщицей. Работа ей нравилась, хоть и была трудной и неприятной. Зато платили, и пока дочь училась, Мусечкина зарплата и Леночкина стипендия позволяла им еле-еле оставаться на плаву. Жили скудно, даже бедно – экономили, высчитывали каждую копейку, копили, выгадывали… Но никогда не жаловались. Да и на что жаловаться-то? Крыша есть, еда, слава богу, тоже. К тому же Леночка уже со второго курса начала репетиторствовать и писать курсовые работы на заказ. Она допоздна засиживалась со своими тетрадками, гробила глаза, осанку и свою молодость. Мать понимала, как ей трудно, жалела и оберегала от бытовых хлопот.
Леночка отучилась, не блистая, но и не проваливаясь откровенно, получила диплом и очень удачно устроилась корректором в республиканском издательстве.
К тому времени бабушка была уже физически измождена и психологически истощена общением со внуком и бесконечными готовками. Поэтому Леночка вскоре приняла волевое решение отправить сына в детский сад для привития навыков общения с коллективом и повышения сознательности.
В детском саду Ленечка впервые столкнулся с несправедливостью. Для начала на завтрак подали сбитую комками ненавистную кашу, и Ленечка виртуозным плевком отправил ее в глаз заведующей Нины Федоровны, за что был наказан и провел остаток времени, отведенного на завтрак, в холодном сортире, рядом с дыркой в полу вместо унитаза, в которой плавали чьи-то какашки.
Попытки влиться в коллектив закончились так же бесславно, как и начались. Ленечка отказывался спать во время тихого часа, отказывался пить тошнотворно-сладкий компот, отказывался ходить в строю, петь хором и слушаться старших и потому немало времени проводил в холодном вонючем туалете. Ко всем бедам он оказался еще и заядлым спорщиком. Однажды на глазах у всех он съел бумагу для рисования, закусив карандашом. Сделал это исключительно в знак протеста и на спор (после чего последовало долгое и мучительное промывание желудка, вызов красной от стыда Леночки к директору, выговор и общественное порицание). После этого случая Мусечка сняла зубы и шиньоны, смыла красную помаду, залезла в постель и сообщила торжественно:
– Я слегла.
Что это означало, было не очень понятно, потому что Мусечка отродясь ничем не болела. Но в подтверждение своей немощи она сообщила:
– Мне плохо.
Леночка, как приличная дочь, конечно, засуетилась вокруг матери, но та не могла точно указать причину недомогания и место болезни в своем организме. Она просто сказала:
– Я не могу смотреть, как ребенок мучается. Лучше мне умереть прямо здесь.
Леночка поняла, что из-за этого дурацкого детского сада она рискует остаться сиротой с ребенком на руках, поэтому уже на следующий день вопрос с воспитанием социальных навыков был закрыт. Ленечка с Мусечкой снова были счастливы.
Вместе со школой появилась необходимость заняться физическим развитием. Согласно бабушкиному диагнозу к спорту он был неприспособлен категорически, тем более что часто подхватывал простуды и разные болячки – от ветрянки до скарлатины. Но мать оставалась тверда как камень: ребенку нужно физическое развитие.
– Куда! – взмолилась Мусечка. – У ребенка сопли и обширный панкреатит!
– Мама, не мели ерунды, – строго ответила Леночка. – Панкреатит бывает только в поджелудочной железе, а сопли бывают у всех, – заметила она убедительно.