За землю Русскую
Шрифт:
Перед Александром рыцарь на рыжем коне. Не на жизнь — на смерть поединок. Сразились на всем скаку. Копье Александра сбросило рыцаря с коня. Падая, рыцарь потерял шелом. Оказавшийся неподалеку фон дер Борг узнал в поверженном Конрада фон Кейзерлинга.
Недолго, но жестоко бились тевтоны. Не считали в битве, сколько пало рыцарей, сколько русских витязей пролили на лед свою кровь. Магистр фон дер Борг с окружавшими его рыцарями вырвались из сечи, направили коней к ливонскому берегу.
— Чука! — крикнул Александр оказавшемуся вблизи его воеводе. —
Не жалея сил, бился Чука. Разорвана у него кольчуга, по лицу струится кровь, но он не покинул поля.
— Иду, княже, — только и сказал, поняв мысль Александра.
Резвы кони княжих дружинников. Все меньше и меньше расстояние между ними и бежавшими с поля рыцарями. Уже темнеют впереди боры ливонского берега. Достигнут их меченосцы — унесут свои головы.
Над ледяной равниной озера внезапно возник непонятный, точно налетевший откуда-то с дальних берегов, глухой гул. Так, ломая подлесок, падает сваленная бурей вековая сосна. Озеро колыхнулось. На льду показалась вода. Играя на солнце зеленой весенней рябью, широкими полыньями разливалась она издалека, откуда-то из-за Вороньего Камня. Еще миг — и лед треснул, колыхнулся и обломился. Бежавшие с поля конные рыцари, оруженосцы их, пешие воины очутились в воде.
Ни одно сомнение, ни одна робкая мысль о поражении не тревожили крестоносцев в тот утренний час, когда они начинали битву. Но, ступив на рубеж Новгородской земли как победители, они приняли в битве смерть и позор поражения.
Озеро, белая ледяная пустыня его, беспощадно довершило гибель. Крестоносцы гибли в воде. Кое-кто из них, спасаясь, выбирались на шаткие льдины, но при первом же толчке льдины с шумом переворачивались, погребая под собою и людей и коней их. Лишь магистру, скакавшему впереди, с небольшим числом воинов удалось спастись от гибели и достичь берега.
Чука остановил дружину. Пораженные тем, что случилось, в недоумении переглядывались дружинники, протирали глаза. Лед на Узмени, казалось, был крепок. Давно ли не дал он и трещинки при движении русских полков. Утром перешло по нему войско меченосцев. Теперь, преследуя врагов, Чука искал битвы с ними, но с кем биться? Враги исчезли. Их поглотило озеро.
— Повернем коней, други! — промолвил наконец Чука. — Тот, кто утонул, не поднимет меч.
К Чуке подскакал Гаврила Олексич. Воины его, как и велел Александр, рассыпавшись по озеру, разили рыцарские сторожи и перехватывали крестоносцев, бегущих с поля.
— Многих ли лыцарей пустил за Узмень, Олексич? — показывая на ливонский берег, спросил Чука.
— На том берегу нет их, ни конных, ни пеших, — похвастался Олексич. — Иных побили на льду, иные бросили копья и приняли полон. Там, у островка, — Олексич показал в сторону Вороньего Камня, — тучи их, полоненных. А на прямом пути, где бежали лыцари…
— Обломился лед, — досказал Чука. — Видели мы их горе.
— Броня у лыцарей тяжела, не выдержал лед, — сказал кто-то из дружинников. — Мы искали боя, а они хитры, в озеро скрылись.
— Жаль, не переняли магистра, —
Темнеет поле от тел павших. С нахмуренными лицами, опустив колья, новгородские ратники сторожат пленных рыцарей, кнехтов: немцев, датчан — всех, кто шли на Русь, кто несли ей плен и беды. На поле подбирают раненых, собирают оружие, ловят рыцарских коней.
Александр оглядел пленных. Было их до двух тысяч воинов и больше полуста рыцарей. Позвал Ивана Колотиловича.
— Проводи, Колотилович, эту ораву на Псков, — велел воеводе. — Веди не задерживаясь. У вас, на Пскове, жгли они избы, терзали жителей, пусть теперь возьмут топоры и рубят хоромы взамен тех, кои спалили. В том и добро им будет. И лыцарей не обижай. Храбро бились они мечами и копьями, научи храбрецов тесать тес и бревна класть.
Будто теперь лишь, когда закончилась битва, когда враг разбит и иссечен, воины поняли значение победы, одержанной ими. Новгородцы, суздальцы, псковичи, карелы, ижоряне кричали славу, поздравляли друг друга, обнимались и лобызались. Точно огромная семья, сплотившаяся вокруг стяга Александра, воины жили одной думой, одним счастьем. В единстве их была слава Руси, сила ее, знамение торжества победы, одержанной над врагом.
— Гибели нашей искали латинские крестоносцы, — говорил Александр, обращаясь к победителям. — Грозили нам полоном и вечным рабством. Но не славу обрели себе, а позор и побоище. Храбро бились лыцари, велика была их сила, многолюдно войско, а ныне лежит оно в прахе, — Александр простер руку, указывая на поле битвы. — Память о победе нашей останется на вечный страх врагам Руси. Вам, други, слава! Храбрым витязям — новгородцам, суздальцам, псковичам — слава!
— И нам слава, витязь, — пробравшись сквозь плотную толпу воинов к Ивашке, сказал Василий Сухой. — Обнимемся!
— Слава!
Они обнялись. После Ивашко отступил от Васюка и усмехнулся:
— Оставили тебе, Василий, лыцари на плечах буйную голову, знать, придется кому-то из нас целовать мать сыру-землю на Буян-лугу.
— На Буян-лугу не страшен бой, витязь, — улыбнулся и Васюк. — Оборешь — не обижусь, но стоять буду крепко. А нынче к тебе я с вестью.
— Какая весть? О чем?
— Дельце малое. В битве стрельца раненого вынес я из сечи. Слово у него есть к тебе.
— Чьего полка стрелец? Кто он?
— Новгородец будто, а кто и чьего роду — не ведаю. Тяжела рана у отрока, витязь… Копьем колот. Хочешь видеть — поспеши!
На берегу, недалеко от места, где ждали битвы секирники, лежит раненый воин. Закутан он в овчинный тулуп. Раненый неподвижен, ни слова от него не слышно, ни стона. Неподалеку Лукмашка и Емеля. Они наломали гору сухих веток и пытаются разжечь костер.
— Вот он, — Сухой показал Ивашке на тулуп. — Погляди, может, признаешь.
Ивашко склонился над раненым. Сердце в груди билось так сильно, что он не сразу решился откинуть полу тулупа, закрывавшую лицо.