За землю Русскую
Шрифт:
Александр поднялся. Сопровождаемый дружиной, пошел со двора.
— Что скажем мы, боляре? — первым пришел в себя Лизута, проводив глазами князя.
Молчание. Стефан Твердиславич как стоял, так и замер с растопыренными руками и открытым ртом; не успел даже разгневаться он. Лизута продолжал. Окинув взглядом притихшую толпу бояр, снова спросил:
— Справедлив ли, боляре, суд сказан?
— По старым обычаям и грамотам молвил князь Александр, Якуне, — высказал мнение свое Никифор Есипович. — Вольно болярину Стефану рушить обычай.
— Не о том судишь, Никифоре, — перебив Есиповича, задыхаясь и тяжело ворочая языком, вымолвил Стефан Твердиславич. — Не мне горек суд. Как стоит Новгород, не знал он того, что довелось узнать нынче ему,
— То-то Новгород и кричит «славу» Ярославичу, — довольный решением княжего суда, усмехнулся Никита Дружинин.
— Не к тебе ли, Никита, в науку пойти… Мне, внуку Осмомыслову? — Твердиславич опалил взглядом Дружинина. — Не у тебя ли спросить совета?
— Полно, болярин! — насмешливо улыбаясь, ответил Дружинин. — Мне ли, худородному, советовать.
— Не время словами тешить себя, боляре, — прекращая спор, поднялся со своего места Лизута. — Вечерни скоро.
Глава 25
На великом торгу
Страшно было Ивашке, когда на княжем суде оговорил его боярин Стефан, но по справедливости судил князь; принял боярин кару за облыжье. С того дня Ивашко повеселел. Ходит он по Новгороду не оглядываясь, прямо смотрит в лицо людям, не опускает глаза.
После кулачной потехи на Буян-лугу Ивашко не встречал Василия Спиридоновича. Хоть и ласков был после боя Спиридонович, но далеко стоял он от Ивашки. Впору ли было тогда гулящему молодцу назвать другом богатого торгового гостя? А нынче? Нынче на Ивашке кафтан дружиничий, нынче ровня он гостю. Не стыдно Ивашке на Великом торгу потолкаться в шумной толпе.
Прошел Ивашко мимо торговых рядов, спустился вниз, к вымолу, и там, у Волхова, нечаянно набрел на Спиридоновича.
Гости из дальнего Поморья привели в Новгород ладью с рыбьим зубом, мехами белых и черных лис. Ивашко остановился, послушал, как торгуется с ними Спиридонович; берет он за себя все, что есть на ладье.
— До вечерен возьму товар ваш на возы, — сторговавшись о цене, сказал Спиридонович поморцам. — Идите на Нутную, мой двор там всякий укажет.
У вымола покачиваются на волне ладьи готских гостей. Ивашко собрался было повернуть к ним, но Спиридонович, узнав его, окликнул:
— Поздороваемся, витязь! Не забыл, как на Буян-лугу играли?
— Не забыл, — усмехнулся Ивашко.
— Одолел ты, но зла на тебя не таю. Приходи в хоромы мои, приму гостем.
— Спасибо! И у меня нет зла, — сказал Ивашко. — По дружбе встретились, полюбовно.
На лугу, близ Корыстного ряда, старый Лугота с гуслями. Его окружила шумная ватажка повольников. На пути к торгу Ивашко и Спиридонович задержались около игреца.
— Стар гусельник, а гусли его будто выговаривают струнами, — послушав, молвил Ивашко.
— Стар, — согласился Спиридонович, — да стать молодая. Давний житель на Новгороде Лугота. Люди сказывают, было время, когда у Луготы кудри вились; на быстрых ушкуях с ватагой повольников ходил он и по Сухоне, и по Кубине, волоками, реками дальними; ходил в Хлынов, за Югру, до Каменного Пояса. Послушаем, что сказывает!
Еле касаясь пальцами струн, Лугота говорил протяжно, нараспев:
Гой вы, молодцы-молодчики, удалые ребята новогородские; не старую быль стародавнюю, я сказал бы вам песню новую, что о тех краях, о тех краинах, — о дальней стороне полунощной. Сказал бы я, что видел сам, что видел сам, о чем слыхивал; да страшусь — по времени ль слушать вам песнь удалую? А и как вам славы искать, а и как вам рати складывать?..— А ты молви, Лугота!
— Почто, я не скоморошина,
— Завел сказ — досказывай! — шумит ватага.
— Аль гуселюшки не звенят?
Огромным пчелиным роем гудит и шумит Великий торг. Близко, за шеломами Николы, высится Ярославова звонница. На ней, под зеленым шатром крыши, славный вечевой колокол.
— Сам-от, Лугота, не в поле воевал, а с лягушами в болотине, — наступает на гусляра ватага. — Фу-ты, нуты, ножки гнуты; мы-ста, да я-ста — славу-де славили.
— Не занять ли нам, ребята, у того, у Луготы, силушки?
Взбунтовал Лугота молодецкую кровь. Упрямится он, а можно ли оборониться от удалой ватаги! Ухмыляется гусляр в седую бороду.
И вот положил он на колени гусельки, пробежал пальцами по струнам. Зазвенели струны серебряным говором, словно галочья стая поднялась над Волховом. Притихли ватажники.
Рокочут струны. То как гром они, то дождиком теплым разольются. Играют струны славу Великому Новгороду. Под перебор их начал Лугота:
Было то, ребята, во времечко не селюшное, собрались во поход витязи хоробрые, во далекие края, во дальние. Прощалися витязи с Нов-Городом, с церквами — соборами, с старым Волховом. Лесами шли, волоками шли,— реки быстрые путь указывали. Позади сторона Обонежская, позади и Заволочье... А леса стоят непроходимые; за теми лесами Югра-река. А за Югрой той самоядь живет, за той самоядью — край полунощный, где земле конец. А в краю полунощном люди не хаживали, сороки-вороны не летывали. Над лесами глухими, над озерами ходят тучи, тучищи черные Навалит одна — векши падают, бель пушистая, будто град наземь; другая туча поднимается — падают малые веверочки; третья идет — не дождем плеснет — черными куницами. Из четвертой тучи — младые оленцы... По земле идешь, все по россыпи, по россыпи, да по каменью; а каменья те алмазные, смарагды самоцветные. Придет молодец из Нов-Города, из Нов-Города, со святой Руси, не чрез полста лет, не чрез полтысящи, подымет он клады великие: все каменье ему откроется, все тучи к нему собегутся... И будет витязю слава и честь! Великому Нов-Городу — слава! А и мне, гусельнику,— слава! А и тем, кто слушал,— слава! По чаше меду сыченого, крепкого меду, стоялого.Ждут Спиридоновича поморские гости. Пора завершать торг, свои товары показывать. Ивашку манили скоморошьи забавы на Гулящей горке. Расставшись с ним, Спиридонович по дороге к хоромам задержался на Козьей бородке, за Ярославовым дворищем. Людно там, как в велик день.
— Не торжище ли нынче на Бородке? — спросил.
— Милостивец наш уходит из Новгорода, на грехи наши огневался.
На паперти у Успения — Прокопко-юродивый; за плечами у него кошель, набитый каменьями, в руке посох.