За землю Русскую
Шрифт:
Глава 29
Княжая потеха
Князь Александр Ярославич с ближней дружиной ушел на ловища в Заильменье. По ряде, какую дает князьям Великий Новгород, князю и дружине его не велена охота ближе шестидесяти верст от города. В Заильменье князь нарушил ряду: в угодьях боярина Водовика заполевали кабана. И Александра и дружинников развеселила удача. Мед развязал у витязей языки.
— Смирно живем, негде плечи размять, некуда копье бросить, — пожаловался Олексич. — Прежде воевода Ратмир горазд был на потехи, нынче и он приуныл.
— Дай срок, Олексич, — откликнулся на жалобу Александр. —
— В чьих угодьях? — усмехнулся Олексич.
— Не в ловищах потешимся, а забавою воинской. — Не верится, ей-ей, не верится, княже, — сказал Олексич. — Сами никуда, и великий князь не трогает нашу дружину. Не знает небось, что копья и мечи у нас заржавели. Кликни-ко поход, Александр Ярославич!
— Придет час — кликну, — серьезно произнес Александр. — Отточим мечи и копья поднимем. А покуда, Олексич, не о походе нам думать, а силу ладить, набираться умения да ловкости. Молви, Ратмир, что делать дружине!
Воевода Ратмир строгим, неулыбающимся взглядом посмотрел на витязей.
— У кого дома меч не остер аль копье заржавело, тому и в бою погибель, — промолвил он. — Олексич хвастает силой да ловкостью, а хвастливым словом врага не побьешь, о том надобно знать витязям.
Ратмир помолчал и, когда взгляд его смягчился, добавил, усмехаясь в усы:
— Праздник русалий скоро на Великом Новгороде, людно и шумно будет на Буян-лугу; к тому дню изготовим потеху.
— О какой потехе речь, воевода? — спросил Олексич.
— Силой померяемся, — объяснил Ратмир. — Возьмем луки и попытаем, чей глаз метче, а лук туже; копья бросим, поглядим, кто в беге горазд. Гораздым из гораздых — слава первая. С вечера завтрашнего станем ловкость искать, бросать копья, стрелы целить…
Ратмир не закончил речи, когда к пирующим подошел незнакомый житель в длиннополой крашенинной чуге. Одно плечо у него выше другого, реденькая борода не закрывает на щеке давнего рубца. Житель молча поклонился в пояс.
— Кто ты, зачем пожаловал? — спросил Александр.
— Ключник я, правитель вотчины здешней, — ответил житель. — Именитого болярина Водовика эта земелька. А пожаловал я за тем, что вы, удалые повольнички, заполевали зверя на ловищах болярских.
— А я-то думал, ключник болярина Водовика пришел в гости к себе звать, — засмеялся Александр.
— Не смейся, молодец, — кося разбегающимися в стороны глазами, строго сказал ключник. Он, видимо, не узнал или не хотел подать виду, что узнал новгородского князя. — Спросить хочу тебя: по чьей воле чужие ловища тревожили, чужого зверя брали?
— Стар твой болярин, ему ли забота о ловищах?
— Старость — не обида, молодец, — возразил ключник. — Заполевал ты зверя на болярских угодьях, а то, что было болярским, болярским и пребудет.
— Добычу рад отнять?
— Не отнять, а взять по праву вотчинному.
— Дозволь, Ярославич, мне молвить, — вскочил Олексич. — Не уймется ключник, дозволь с крутояра его да в воду!
— Постой, Олексич, не горячись, — остановил Александр. — Всех, кто не с тобой в одно слово, не перекидаешь. Где по делу спрос, там и я не супротив. А ты, ключник, помни: не зверь нам дорог — потеха. Зверя бери себе да кланяйся им болярину.
…Княжие гонцы с утра оповестили в городовых концах — и на Софийской и на Торговой — о военной потехе. Людно на Буян-лугу. Весь Новгород Великий поднялся
Потеха еще не началась. Пляшут, шатаются в толпе ряженые; над лугом крик, визги. Праздник русалий — старый праздник. В святцах он не отмечен, и колокола не звонят ему. Зимою — масленица обжорная, весною — русалин.
На берегу Волхова хоровод девичий. Льется над рекою песня:
Не ходи, холост, поздно вечером, вдоль по улице, вдоль по широкой; не маши, холост, рукой правою, не отсвечивай золотым перстнем, дорогою вставкой с красным яхонтом; коли я тебе полюбилася, полюбилася, показалася — засылай, холост, свата к батюшке, болярина важного, меня, девицу, сватати…Лугом скачет «козел». Борода из мочалы, рога берестяные; тулупишко у «козла» шерстью вверх, лицо в саже… Зубы блестят да глаза.
Вбежал «козел» в хоровод, заблеял, запрыгал… Девичьи летники разлетелись от него, как пух. «Козел» копытищами машет. Голос у него тряскучий, как горох на горячей сковороде.
Щука шла из Нова-Города, она хвост волокла из Бел-озера; как на щуке чешуйка серебряная, голова у щуки унизанная…Потопал «козел» и ускакал к Раздвиже. Снова пошел хоровод, закружился цветным колесом; падают на Волхов девичьи голоса:
У похмельного у молодца головушка болит; а вы, девицы, девицы красные, вы несите меду, меду крепкого, во ендове во серебряной, опохмельте молодца…Набежал «гусь». Хвост у него соломенный, голова под зипуном, руки вверх в одном рукаве. Из рукава — полено — шея гусиная; на конце полена — веретено. Машет «гусь» веретеном, не отскочишь — клюнет.
Ой со вечера трудна была, со полуночи недужна вся… Расходился недуг в голове, разыгралися утки в хвосте…На кругу Омоско-кровопуск. Пристают к нему:
— Омос, загадочку загани!
— Скороговорку скажи!
Омос — руки в боки, ломается:
— Сказал бы, да горло перехватило, борода не целована.
— Скажешь — поцелую.
Кто молвил? Катерина Славновна, молодая вдова. С Василья Капельника второй год пошел, как она вдовеет.
Вел Тит, муж Славновны, обоз с солью из Русы, в пути, на раскате, воз опрокинулся, придавил грузом гостя. Набежали обозные, высвободили Тита, но был он не жилец на свете. Грудь раздавило. Простонал на заезжем до утра и затих. Убивалась горем по муже Катерина Славновна, причеты горькие причитала, а прошло время — стерлось, потускнело горе. Молода она, красою не обижена и на язык таровата.