За зеркалами
Шрифт:
– Эх, ребёнок, – так продолжал упорно звать Ната Брен, несмотря на все протесты мальчика, – что значит, зачем мне крест? Ну буду я с собой палку таскать, как ты. Или стяну воооон ту дорогую трость у молодого господина, который сидит напротив, задрав ноги и позволяя чистить Кони свои новенькие туфли, и что? Ну да, ими куда удобнее отбиваться, чем моим, – тут Брен щелкнул пальцами по основе своего украшения, – старым добрым крестиком, но они не помогут нам добыть еды. Ты думаешь, они мне подают? Все эти милые дамочки в аккуратных платьях и их напыщенные кавалеры? Они себе подают. Душе своей прогнившей,
Натану нравилось разговаривать с Бреном. Несмотря на то, что тот был явно не в своем уме. Иногда, в особо холодные дни, пихал мальчику последнюю краюху чёрствого хлеба, а иногда, как Натан ни косился на шмат плохо прожаренного на огне мяса, так и не протягивал пареньку ни кусочка, отворачиваясь от него и пряча свои запасы. Или же утверждал, что целый день ничего не ел, а у самого вся борода была в хлебных крошках и воняло от него чесноком. Поначалу Натана это задевало. Конечно, он не подавал вида, как и не просил никогда ни у кого поделиться едой. После Натан начал ценить преподанный невольно Бреном урок: никто и никогда не поможет, если ты окажешься на самом дне. Единственный, на кого можно рассчитывать безоговорочно, это ты сам. Твоя голова, твои руки и ноги. И Натан, как никому, был благодарен бездомному за эту науку.
Потом Брен исчез. Поговаривали, что замёрз насмерть, и дворник вывез его тело на городскую свалку. Но Натан сомневался в этом – он тогда прибежал туда в поисках старика, но никого не нашёл. Ходил звал его, озираясь по сторонам, чтобы не наткнуться на стаю собак, их всегда здесь много кружило, но так и остался ни с чем. Практически. Со свалки он прихватил старое пальтишко с огромной дырой на том месте, где был карман. Уже подойдя к руинам старого квартала, в котором должна была начаться стройка новых домов, он услышал тихий плач. Остановился, прислушиваясь, пытаясь понять, откуда он исходит. Кто-то спрятался за обрушившимися стенами и теперь плакал. Натан осторожно, на цыпочках к одной стене подошёл и остановился. Нет, не здесь. И плач затих, видимо, его услышали. К стене холодной прислонился всем телом и вперёд зашагал, аккуратно ставя ноги след в след, пока не наткнулся почти нос к носу с малышом на вид лет пяти. Всё лицо в потёках грязи и слёз. Глаза красные, и губа разбита. Тот взвизгнул и побежал прочь. Смешной. В какой-то кофточке с одним оторванным рукавом, а вторым целым, но дырявым. И босой. Натан, наверное, потому и кинулся за ним. Инстинктивно это произошло. Как увидел почерневшие крохотные пятки, и пальцы на ногах у самого сжались. Он-то хоть и в поношенной, но всё же обуви.
– Эй ты…стой. Пацаааан.
Закричал громко и за малышом рванул, прижимая к груди пальто – трофей со свалки. Тот снова вскрикнул и начал петлять, перепрыгивая через строительный мусор, пока не споткнулся и не упал на колени. Потом на спину завалился и, держась за правую ногу, зарыдал ещё громче. Натан к нему подбежал и на корточки присел.
– Дай, посмотрю…Да дай, тебе говорю. Не бойся.
А малой его руку от себя отталкивает, и в глазах страх. Такой страх панический, что Натан ощутил, как сердце сжалось, и захотелось к груди малыша прижать. Он к нему потянулся и едва не оглох от громкого визга. Остановился, глядя на дрожащую нижнюю губу.
– Тебя кто бил?
Сам не знает, как
– Вот, смотри – видишь, какая дырка. Это мне проволокой так. И то, я не плакал.
Пацан носом шмыгать не перестал, а сам тонкую шею вытянул и смотрит – любопытно же.
– Как девчонка плачешь…чего нюни распустил?
Натан нахмурился притворно и на прищуренный взгляд тёмно-карих глаз наткнулся.
– Ты скажи, что у тебя болит…я же это…доктор. Да, я доктором стану. Детским. Буду таких плакс, как ты, лечить. Тем, кто ревёт постоянно, уколы ставить буду. Знаешь, что такое уколы?
Мальчик головой кивнул и снова на колено Натана смотрит, бровки домиком поднялись, ресницами пушистыми хлопает, смаргивая слёзы, они по пыльному грязному лицу стекают к губам, и маленький язычок быстро слизывает их.
– То-то же. Смотри мне. Доктора не любят рёв. Потому что ну как вылечить плаксу? У тебя что болит-то?
Тот молча ткнул на ступню и снова громко шмыгнул.
– Дай-ка посмотреть…а, так ты стеклом порезался. Тьфу ты…я думал, серьезное что. А это ерунда самая настоящая.
И добавил тихим голосом, переведя взгляд на малыша:
– Можно я вытащу стекло?
Готовый, что тот откажется или снова завопит. А мальчик задумался, прикусив верхнюю губу, и вдруг резко так кивнул. Нат от радости едва не закричал, улыбку спрятал, опустив голову и к ноге маленькой склонившись.
– Только ты это…не реви больше, хорошо? Сейчас немного больно будет.
Аккуратно потянул за вонзившийся в ступню осколок, придерживая второй рукой ногу мальчика, не давая тому дёргаться.
– Воооот…видишь?
Продемонстрировал тому стеклышко.
– Я бы тебе отдал на память, но боюсь, ещё порежешься. Пошли, помогу тебе выбраться. Жаль, ты разговаривать не умеешь. Я думал, большой уже…а ты малявка совсем.
Помог ребенку на ногу встать, а тот вторую подгибает и руками за Ната цепляется, опасливо озираясь вокруг себя.
– Страшно? Везде тут мусор этот. А хочешь, я тебя понесу? Пойдём Брена поищем? Это старик один. Друг мой. У него с собой всегда фляга есть. Мы тебе на ногу водой волшебной из неё плеснём, чтобы она не болела больше.
Смотрит в маленькое лицо – нахмурился и снова губу кусает, думает, доверять или нет незнакомцу.
– А ты чего губы жуёшь? Сейчас все губы съешь, рот открытым останется, – малой на него вскинул глаза испуганные, – да-да. У меня друг один так и ходит теперь – постоянно зубы торчат, губ нет. Жуууууткое зрелище.
Дождался, пока тот кивнул, и, надев на него длинное, достающее до пола пальто, в которое малыш сразу закутался, одним движением на руки поднял и к выходу со стройки понёс.
– Ну вот. Делов-то. А ты реветь сразу. Убегать. Как девчонка совсем.
А тот на этот раз губы поджал и промямлил что-то.
– Ну ты это…говори яснее. То губы жуешь, то слова. Голодный что ли? Пошли поищем, чем перекусить можно. Тебя как зовут-то, пацан?
И снова молчание, а потом тихим и серьёзным голосом: