За зеркалами
Шрифт:
– Ублюдок, - Люк прошипел сквозь стиснутые зубы, склоняясь над лицом мальчика лет восьми, - что он сделал с его лицом?
– Боже, - подошла ещё ближе, впиваясь в ладони ногтями, глядя на вертикальные маленькие порезы на правой щеке ребенка.
– Художник хренов, - Люк смачно сплюнул, выругавшись и остолбенев, когда вдруг раздался душераздирающий женский крик.
– Тимиии...мальчик мой, - громкое рыдание и топот ног, сбегающих вниз.
– Люк, лови её, - и помощник срывается с места, чтобы успеть схватить вбежавшую в помещение женщину.
– Мой сыночек, отпустите...отпустите
– Мадам, - заставила себя отвернуться от мальчика, - посмотрите, когда мы здесь закончим, - Люк зашипел, когда она ударила его по колену, - обещаю, у вас будет время попрощаться с мальчиком. Сейчас вы мешаете нам. Прошу вас...сейчас вы мешаете нам найти улики, которые позволят поймать убийцу вашего сына. Мы не причиним ему вреда...обещаю.
Она затихает, бьется в объятиях мужчины, скорее уже по инерции, позволяя ему себя увести.
– Что же он с тобой делал, Тими? Что он рисовал на тебе, малыш?
– исследуя потрескавшиеся и побелевшие губы мальчика. Его тело обнаружила прислуга, не нашедшая ребенка ни в одной из комнат и спустившаяся в подвал за ним. Родители были на какой-то вечеринке в честь повышения отца.
Если справиться с тошнотой, которую вызывает запах крови, то, оказывается, я могу долго всматриваться в остекленевшие мёртвые глаза цвета осенней листвы. Вглядываться в них бесконечные минуты, пытаясь разглядеть...не знаю что. Но мне кажется, что зрачки - они слишком тёмные и большие. И если смотреть в них достаточно долго, то начинает мерещиться, что эта тьма в них не статична. Она словно языки пламени медленно раскачивается, затягивая в себя, раскачиваются под мерное шипение...и я его слышу, слышу так, словно этот звук совсем рядом.
– Ты сейчас упадешь прямо ему на лицо, Ева.
Вздрогнула, когда голос Люка раздался над ухом. Отпрянула от ребёнка.
– Так что говорит няня?
Люк пожал плечами, присев рядом с мальчиком, привязанным к стулу напротив большого зеркала, и заговорил, вглядываясь в свое отражение:
– Мальчик попрощался с ней, чтобы пойти в гости к соседу поиграть. После звонка от друга семьи, оповестившего, что Тими уже у них, няня спокойно отправилась на кухню пообедать. Вплоть до вечера никто ни о чём не подозревал, пока на пороге дома не появился соседский мальчишка с вопросом, можно ли зайти в гости к Тими.
– И, соответственно, отец того мальчика тоже не звонил сюда?
– Нет, более того, его даже не было в этот момент дома. Но няня уверена, что голос был мужской, и звонивший представился нужным именем.
– Несколько часов...он мучил его несколько часов, и никто ничего не заподозрил? Никто не зашёл в подвал?
– Они утверждают, что редко пользуются пристройкой, так как здесь, как видишь, не все доделано ещё.
– На самом деле, - вскинула голову, чтобы встретиться со взглядом умных серьезных глаз судмедэксперта Гарри Флинта, который снял большие круглые очки и сейчас тщательно протирал их салфеткой, - пока рано делать какие-то выводы,
– Люк, поговори с отцом мальчика.
Он молча кивнул.
– Они были на вечеринке вместе с матерью. Они могут подтвердить...
– Просто поговори. Сейчас, - кивнул снова и поднялся в дом.
– Как вы считаете, что эта мразь...что убийца хотел сказать этим, - показала на лицо ребенка, испещрённое ранками.
– Ну, моя дорогая девочка, - судмедэксперт сухо улыбнулся, - «разговаривать» с преступниками - это ваша работа. Моя - искать темы для разговора. А вообще, обратите внимание, как аккуратно срезана кожа. Небольшие надрезы и скрупулезно удалённые участки кожи.
– Рытвины...он словно делал небольшие ямки...или что? Что, чёрт?
Привстала с колен, снова нависая над ребенком, разглядывая тёмные маленькие порезы, обнажающие его плоть. Они начинались из внешнего уголка правого глаза и тянулись к уголку губ. Так словно...
– Ева, - тихий голос Люка вырвал из раздумий. Ошарашенно осмотрелась вокруг себя. Я даже не поняла, как ушёл эксперт.
– Поговорил?
– Да, есть любопытный факт. Правда, не знаю, даст ли он нам что-либо. Тими - приёмный ребенок. Его усыновили пять лет назад, но об этом никто не знал. Фердинанды переехали в наш город лишь три года назад и тщательно скрывали эту информацию от других, даже от прислуги.
Тогда мы с ним не придали этой информации того значения, которое она будет иметь впоследствии, когда выяснится, что и второй, и третий, и четвёртый мальчик были не родными детьми в своих семьях.
– Не нагляделась ещё?
– Люк подошёл сзади, - Ты молодец. Я думал, в первый раз хуже будет, но ты держалась довольно неплохо.
Он говорит что-то ещё, сжимая большой ладонью мой локоть, но я его уже не слышу. В голове сквозь скрежет сомнений прорывается рёв. Громкий. Дикий рёв догадки.
– Слёзы.
– Что?
– Слёзы. Он изобразил на его лице слёзы, Люк.
***
Четырнадцать лет назад
– Плачь, мальчик мой, - мужчина рывком дёрнул за темные волосы, поворачивая к себе заплаканное лицо мальчика, его глаза заблестели лихорадочным возбуждением при взгляде на опухшие губы, с рыком удовольствия он встретил очередной тихий всхлип, - плаааачь. Твои слёзы чисты и прекрасны.
И уже в следующую секунду содрогнулся в экстазе под жалобное поскуливание ребенка.
А потом, развалившись на широкой кровати, смотрел пьяными от удовлетворения глазами, как тот собирает с пола свою одежду...одежду, которую мальчику купил именно он, и судорожно натягивает её на себя.
– За всё в этой жизни нужно платить, мой милый, - усмехнувшись, когда острые плечи тут же напряглись, и тонкая спина с проступающими позвонками выпрямилась, - а у тебя нет ничего, кроме твоих чистых слёз. Тебе было больно?
Он не ждёт ответов. Они ему не нужны. Иногда мальчику казалось, что мужчина даже не слушает, когда он ему что-то отвечает.