Забавы Амура
Шрифт:
— Скажите на милость! А как же ты думаешь жить в столице? — возмутилась графиня. — Нет, мой друг, я вовсе не гоню тебя, и я была бы счастлива видеть тебя всегда в моем доме, но место фрейлины доставит тебе почетное, безбедное и независимое существование! У тебя будут комнаты во дворце, ты не будешь заботиться ни о еде, ни о нарядах и тебе будут платить жалованье! Ты даже, — прибавила Агния Петровна, — можешь выслужиться и сделать карьеру, если умело подойдешь к сему предмету. Или, скажем, сделаешь выгодную партию! Владетельные особы обожают устраивать судьбы своих любимчиков!
— Но я вовсе еще не в любимчиках у ее высочества! — рассмеялась Любава.
— Захочешь — станешь в любимчиках. Хотя она вечно с этой Юлианой
— Вот как? Посмотрим. — Беспечная девушка даже и не догадывалась, какую судьбу и каких покровителей подыскала и уже нашла ей тетка.
— Теперь ступай. Я хочу отдохнуть, а ты обдумай хорошенько все, что я тебе сказала! — велела графиня племяннице на прощание.
10
«Так, — размышляла по дороге к дому Голицына Любава. — Так. Ничего не понятно… На что это намекала тетушка? Что за покровители, что за успехи при дворе? Какие вообще у меня могут быть успехи при дворе?»
От этой мысли девушка чуть не рассмеялась.
«Ну положим, буду я фрейлиной. Хотя это само по себе странно. И кто же из всех господ позаботился оказать мне такую честь? Ах, принцесса Анна Леопольдовна… Хотелось бы мне посмотреть на вас. Я слышала о вас так много, но никто, или почти никто, не говорит о вас доброе. Все вас упрекают, никто не любит… Право, ежели бы обо мне все были такого мнения, то я предпочла бы оставаться где-нибудь на германской родине, нежели отправилась бы к Российскому престолу. Право, даже страшно делается когда подумаешь, как тут могут поступить с неугодным человеком, даже будь он правителем…»
Но что же могла поделать сия принцесса, волею судеб вовлеченная в круговорот Фортуны? Ведь была она русской царской крови, и крови той было в ней ничуть не меньше, нежели в тетке ее, цесаревне Елизавете. Анна Леопольдовна, дочь родной сестры ныне покойной императрицы Анны Иоанновны, и родная внучка царя Иоанна, брата Петра Великого. А ведь цари Иоанн и Петр суть сыновья одного отца, царя Алексея Тишайшего. А Иоанн к тому же и старший сын, а следовательно, за ним первенство. И вот теперь, когда, казалось, первенство то взяло верх, никто тем не был доволен. Никому не блазила [6] родная внучка царя Иоанна. Все лишь помнили, что она — Мекленбургская принцесса да муж ее — немец Брауншвейгской фамилии. То ли дело прекрасная Елизавета! И уж никто не помнил, что мать ее была немка, да роду самого захудалого и происхождения смутного. Все лишь помнили, что отец ее — император Петр Великий, да и мать была ее императрицею… А уж сама Елизавета! Сколь прекрасна, сколь умна! Всем люба…
6
Не нравилась, не удовлетворяла ( устар.).
Жаль, да что же поделаешь. Коль родился с венцом на голове, то нести тебе его всю жизнь. И ежели нету в тебе силы повернуть колесо Фортуны так, как тебе надобно, то берегись и терпи…
Графиня Болховская велела Любаве ждать терпеливо и пока не показываться в ее доме. Траур накладывал определенные обязательства. Графиня целыми днями пропадала во дворце, отдавая свой последний долг почившей императрице. Любава же, как и прочие горожане, в трауре продолжала вести обычную жизнь.
Теперь частыми сделались исчезновения Князя Голицына и Ивана Боратынского. Где они были? Куда ходили? И ведь не спросишь… Любава же будто замерла в ожидании. Она лишь чувствовала, что скоро многое изменится, как то чувствовали и другие.
Возмущению народному не было предела, когда прозналось, что регентом ныне станет герцог Бирон. Повсюду шептались:
— Еще двадцать лет без малого быть нам под пятою у немца… Как же такое допустили?
Девушка только удивлялась: тетка ее восхищалась Бироном и уповала на него, прочие же герцога ненавидели! Не слышала она в городе ничего, что совпадало бы с мнением графини. Любава думала, что, быть может, при дворе все думают так же, как и Агния Петровна. Но сие было неверно. И при дворе Бирона не то чтобы не любили, но едва терпели, хотя виду не показывали. Та протекция, которую герцог (а это был именно он) составил Любаве, ничего о том не знавшей, сослужила ей дурную службу. Конечно, принцесса Анна Леопольдовна согласилась взять новую фрейлину, но уже заранее возненавидела ее, подозревая, в ней новую Биронову шпионку, приставленную к ее семейству. Знала бы о том Любава! Но, к счастью, многое проходит незамеченным для человека, иначе жить бы стало вовсе невозможно.
И теперь, когда принцесса Анна вдруг оказалась отстраненной от управления страной, когда всякая надежда на свободу, казалось, была утрачена вовсе, и предстояли мрачные и еще более тяжелые годы, как и минувшее десятилетие, при дворе зрел заговор. Нет, никогда не решилась бы принцесса Анна, по крайней слабости своей, на действия супротив герцога Бирона. Но близ нее были люди, которые поняли, что вот наступает момент, когда все можно перевернуть по-своему. Как когда-то безродный властелин Меншиков возвел на престол в обход всяческого закона императрицу Екатерину, столь же безродную, как и он. Как когда-то сама императрица Анна Иоанновна взошла на престол волею самих дворян (как же после возроптали сии своевольцы!). Так и теперь наступал момент, когда можно было все повернуть как надобно.
Но, как и прежде, дворяне не поладили и разделились. Часть, впрочем большая, стояла на стороне цесаревны Елизаветы. Другая часть — на стороне принцессы Анны. Известно, что Анною легко будет управлять, а это было мечтой многих — встать позади престола и делать те дела, что будут им выгодны. Елизавета же была не такова, оттого вот уже много лет иные ее боялись и не допускали до престола.
Голицын и Боратынский принадлежали к сторонникам Елизаветы. Им, как и другим их соратникам, казалось, что с нею вернутся прежние времена ее отца, когда труд и честь были не пустым звуком и когда о каждом судили по его заслугам, а не по связям да деньгам.
Настало теперь время открыть план, в котором участвовали наши заговорщики. Перво-наперво, о том твердили все, надобно было избавиться от Бирона. И вот Боратынский-то и участвовал в том тайном сговоре против герцога, который готовили люди не простые. Все первые вельможи двора — противники Бироновы. Миних, Остерман, прочие иные, коих почитал он ежели не за друзей, то за союзников.
Боратынский должен был в решительный день присоединиться к заговорщикам для ареста герцога. Но герцог был еще в силе, много было вокруг него соглядатаев и шпионов. Одна лишь неосторожность — и человек гибнул.
Подозрительность герцога пределов не знала, посему он никогда не выпускал из виду и тех, кто когда-то сумел от него скрыться, будучи заподозрен в действиях против него. Боратынский был как раз из таких людей. Он уже участвовал в заговоре, но счастливая судьба позволила ему исчезнуть от глаз ищеек герцога Бирона. Из его сообщников никто его не выдал и одно лишь легкое подозрение коснулось его имени. И поскольку он уехал из столицы, и уехал далеко — преследовать его не стали. То происшествие на постоялом дворе, которому была свидетельницей Любава, было совершенною случайностью. Но случайностью, имевшей последствия. Офицеры, повздорившие с ним, донесли на него. В Тайной канцелярии, куда пришел донос, о Боратынском вспомнили. Молодой человек даже не подозревал, какую бурю он вызвал своим появлением в столице, какой опасности себя подверг. Он был упоен планами, ожиданиями… Наконец, он был влюблен и оттого беспечен.