Забавы жестоких богов
Шрифт:
Вечерами Ника, приказав роботам развести огонь в камине, гасила свет и, глядя на пламя, рассказывала Джеку истории из своей жизни, о своем детстве, о веселых праздниках в их доме, на которые собиралось множество детворы. Капитан узнал, каким сорванцом была она в детстве, как лазила по заборам и деревьям и как из мальчишки в юбке стала мечтательной и чувственной девушкой.
Частенько Ника доставала проектор и показывала Эндфилду картинки ушедшей в невозвратимое прошлое жизни, где, навечно запечатленные в памяти видеочипов, остались ее молодые родители и маленькая девочка, подраставшая от кадра к кадру.
Однажды Ника уговорила Эндфилда показать его фотографии. Джек долго мялся и отнекивался, но все же зарядил в аппарат свои немногочисленные и разрозненные снимки. На экране замелькала черная форма.
— Это мой дед, окончил Академию, правда, после нее уже не летал и любил заглядывать в бутылку, но дожил до глубокой старости…
Мой отец — здесь он курсант-первогодок, вскоре после присяги.
Вот он выпускник — молодой второй лейтенант с большими надеждами.
Свадебные… Посмотри, какое у моей матери глупое выражение.
— Джек, дурачок, она же просто счастлива.
— Вот-вот, будто знает, что ей этого счастья осталось четыре месяца.
Девушка что-то хотела сказать, но промолчала и только вздохнула.
— Последняя фотография отца. Здесь он с матерью, видишь, у нее уже живот виден…
Вот я маленький…
Я с бабкой…
Глупые парадные снимки в ателье, когда фотограф мучил меня минут двадцать, пока не получил этого выражения полупридушенного зверька…
Вот меня случайно заснял один из поклонников матери. Лет семь на этом снимке…
— Такой злой волчонок, — Ника улыбнулась.
— Да, — сухо сказал Эндфилд.
— Здесь мне двенадцать лет…
Вся секция единоборств спортивной школы…
Мастер Ли ломает бревно.
Эта куча снимков — приятель по секции учился фотографировать моим аппаратом. Спер его и втихаря запечатлел меня за выполнением упражнений…
— А ты уже тогда был красив, — заметила девушка, окинув его влажным и томным взглядом.
Джек проигнорировал это замечание.
— Я за компьютером… Комната, где я жил…
— Боже мой, конура какая-то.
— Угу, — почти сердито подтвердил Капитан. — Это уже курсантские снимки. На этом Аня Климова. Первый ряд в центре. Слева от нее Быков.
Ника улыбнулась, но промолчала.
— Я принимаю присягу…
Перед выпуском…
Глеб, его «барбосы»…
Выпуск…
Последний день перед службой на Дельте… Куча горелых бревен на заднем плане — все, что осталось от моего дома. Пока я учился, его сожгли. Как ни старался, но все равно попал в кадр…
Мой первый экипаж…
Больше нет. После Крона, когда Чен и Медисон погибли, я перестал фотографировать.
Ника вдруг расстроилась. Она прижалась к Джеку сзади, и перебирая волосы на затылке:
— Как же так можно жить?
— Ты о чем?
— Ты, мой герой, как перекати-поле, без роду без племени.
Капитан резко повернулся и посмотрел на нее. В глазах у Ники стояли слезы.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Где твои корни, где место, которое ты мог бы считать своим? Что было хорошего в твоей жизни? Где твои друзья? Где твои учителя и наставники? Кто утешал тебя в горе? Давал ли тебе кто-нибудь добрый совет? Любил ли тебя кто-то?
Эндфилд нахмурился и отстранился.
— А ты знаешь, наверное, ты права. Разумеется, со своей точки зрения. Дед меня навестил, когда я был маленьким, всего один раз. Спросил, кем я хочу быть, и когда я ответил: «Драконом», расчувствовался, подарил мне игрушечный пистолетик и шоколадку…
Потом прислал открытку, поздравлял с окончанием учебы в школе Дальней Разведки. Написал: «Теперь ты один из нас…»
Поздравлял, впрочем, как и я его, на «День дракона» — это у пилотов такой неофициальный праздник — годовщина основания Черного Патруля, еще с наградами и званиями…
Когда мне дали первый Алмазный крест, я получил от него письмо, в котором он писал, что гордится тем, что его внук родной не только по телу, но и по духу…
А наставники у меня были, даже если они просто хотели от меня избавиться. Ты знаешь, стоило мне сказать мастеру Ли о своих проблемах, он устраивал мне такую тренировку, что я много дней после этого был в полной прострации, которую он называл «пустота сознания». Разумеется, исчезало и то, что меня мучило.
Джек остановился. Княжна молчала тоже, поэтому он продолжил:
— Я знаю, что был обузой для матери. Женщины, с которыми я спал, девушка досадливо поморщилась, — любили во мне, наверное, лишь крепкое тело и, если и говорили о любви, обманывали меня и себя. Или обманывались сами, принимая удовольствие за любовь.
Эндфилд опять остановился и вопросительно поглядел на Нику. Она смотрела в сторону, и в глазах были досада и злость.
— А места, которые я могу считать своими, — сказав это, Джек улыбнулся, — База и рубка боевого крейсера. Мои товарищи — «драконы»-мастера. Знаешь, когда меня подбили в последний раз, конвой встал в круг и отбивал атаки до тех пор, пока 311-й не снял с грозящего взрывом звездолета меня и мой экипаж. Тогда мы потеряли две машины. Шесть человек…
— Ну ладно, достаточно. — Она аккуратно встала, обошла ноги Эндфилда. Капитан, сегодня не надо ко мне приходить.
Ника быстро пошла к двери. Ее губы дрожали. В коридоре княжна побежала, роняя на ходу слезы, влетела к себе и тут, не таясь, разрыдалась.
Джек остался, размышляя над тем, что заставило его бравировать пустотой и холодом, который он носил внутри себя.
Ведь он прекрасно чувствовал, какую боль причиняет девушке, но все его застарелые обиды растаяли от ее любви и тепла, выплеснувшись ядовитой грязью наружу.