Забери мою боль
Шрифт:
***
Я чувствовал себя новогодней елкой, у которой закоротило провода гирлянды. Я буквально светился льющимся по венам адреналином, азартом. Скандирующая имена бойцов толпа, ослепительный свет прожекторов, клеть посередине и татами с двумя бойцами. Два зверя, два изголодавшихся монстра. Октагон – единственное место, где можно делать все, не боясь о том, что подумают окружающие. Здесь нет рамок, если только самую малость. Здесь обнажаешься до костей. Срываешь с себя все лишнее, все мешающее тебе и становишься настоящим.
Я стоял у края клети, смотрел на взволнованного Палача. Его руки были в белых медицинских перчатках, он сжимал их так, что казалось резина лопнет. Он кричал ему. Сначала Остапу, теперь Луке, пока тот неистово выбивал дух у соперника.
– За руками следи! В партер его, Лука! Укладывай его в партер!
Пацаны все были рядом. Даже Танк следил за боем, переживая о брате. Я смотрел на испачканное кровью лицо Луки, смотрел в глаза его наполненные безумием и чувствовал, как это безумие проникает в меня. В поры через кожу, в легкие через ноздри. Оно просачивалось, распространялось по телу, заражая, заставляя сердце гнать кровь с удвоенной силой.
Это моя стихия. Мой мир. Это чистый кайф, льющийся по венам. Ни одна телка не даст мне этого, даже самая огромная сумма денег не позволит мне ощутить то, что сейчас будоражит кровь. И я вернусь сюда. Я, бл*ть, землю зубами буду грызть, но через пять дней я выйду и положу на маты любого бойца. Потому что это мой октагон. Мой ринг. Потому что мой зверь четыре года сидел в душной клетке, а теперь он требует крови. И он ее получит.
Палач оборачивается. Его взгляд встречается с моим, в то время как на октагоне судья поднимает руку Луки вверх, знаменуя победу.
– Ты следующий. Ты будешь самым лучшим! – говорит его взгляд. И, мать вашу, так и будет.
***
Клуб превратился в чистый содом. Не знаю, какой умник решил, что устроить вечеринку по поводу победы парней стоит сделать прямо в зале. Уверен, Палач об этом не в курсе. Сразу после боев он сорвался куда-то и уехал. Юлька весь день ходила как в воду опущенная. Не то, чтобы я сильно интересовался, но слышал, как они с Потапом говорили на повышенных тонах.
Все уже были порядком ужратые. Музыка гремела на всю улицу, девчонки отплясывали на столах. Я поздравил братьев и закрылся в тренажерке. Пить не хотелось. После сегодняшних боев во мне будто что-то проснулось. Теперь я четко видел цель и намерен был прийти к ней как можно быстрее.
Десять подходов со штангой, немного побоксировал, а потом вернулся на беговую дорожку. Мне не хватает выносливости. Нужно выбивать все лишнее, все токсичное дерьмо из головы.
В висках нещадно пульсировало. Сердце грозилось выпрыгнуть изо рта. Потянулся за водой. Черт, бутылка пуста. Вытерся полотенцем и направился в кухню. В общем зале творился лютый треш. Лука встал у меня на пути.
– Брат, я не понял, а кто будет пить за мою победу?
Похлопал его по плечу и обнял.
– После моего боя нажремся вместе.
Он сделал знак, что запомнит мои слова. Девчонки отрывались уже в самой клети. Катюха разделась до белья, Анька не отставала. Засмеялся, представив лицо Палача, зайди он сюда сейчас. Тусовки у Луки всегда заканчиваются жаркими оргиями.
На кухне было тихо. Пока набирал в кулере воду, заметил, как в комнату вошла Юлька. Ее глаза были заплаканы. Она потянулась за сигаретой, но потом, словно что-то вспомнив, отшвырнула ее в сторону и обессилено опустившись на стул, расплакалась.
Хотел пройти мимо. Должен был так поступить. Она видимо не заметила мое присутствие здесь. И не надо бы подходить. Но ее слезы всегда были для меня тем, что я не мог выносить. Тем, что делает мне больно. Вот и сейчас. Я просто стоял над ней, как истукан и не знал, что сказать.
– Ты в порядке? – голос прозвучал слишком сдавленно. Прочистил горло, а она вздрогнула и убрала руки от лица. Посмотрела на меня испуганно.
Знаю ведь, что сучка, а сердце сжимается при виде ее глаз заплаканных и туши потекшей. Сейчас она выглядела такой уязвимой, такой беззащитной.
Юлька слезы с лица стирает, обнимает себя за плечи.
– Конечно, разве может быть по-другому? – усмехается, а в глазах боль. – Я ведь стерва. Разве может такая, как я, плакать?
Устроился напротив нее.
– Не гони. Че случилось?
Она кривится, слезы снова текут по лицу.
– Ты все время спрашивал – почему? Почему ушла от тебя.
Я не хочу начинать этот разговор.
– Да уже пох*й, Юль. Чего ты так заворачиваешься то?
Она посмотрела на меня с обидой.
– Правильно, ровняй меня с асфальтом. Смотри на меня, как на тварь, у тебя есть на это все причины. Но твой отец всегда был таким уверенным и стабильным, а ты… а с тобой как на пороховой бочке. Я никогда не знала, что будет завтра.
По горлу поднимается горечь.
– Ну все отлично ведь. Нашла себе стабильного. Что не так то?
Я понимаю, что этот разговор не приведет ни к чему хорошему. Поднимаюсь из-за стола. Иду обратно в тренажерку, но уже в дверях меня останавливает ее голос.
– Я беременна.
И это, бл*ть, как ушат ледяной воды на голову. Оборачиваюсь к ней. И по ее скривленному в плаче лицу, наконец-то понимаю все.
– А он?
– А он ребенка не хочет, говорит, тебя с лихвой хватило…
Твою мать! Внутри снова поднимается что-то темное, распирающее грудную клетку. Потер нервно подбородок, а потом к ней подошел. Я знаю, что ей пох*й, но я хочу, чтобы она знала.
– Я никогда не был святым и правильным. Да, слава снесла крышу, и были тусовки и наркота. Но все это такая х*йня единичная. Я любил тебя, Юль. Я хотел с тобой семью и матерью своих детей я видел только тебя. Но вместо этого, ты моей мачехой стала, – смеюсь, потирая лоб. – Рожай ребенка. Палач отстойный муж, но ребенка своего он не бросит.