Забирая дыхание

Тислер Сабина

— Значит, это я виновата во всем?

— Значит, да.

Бен засмеялся, и Сузанна почувствовала, что тоже расслабилась.

Мелани, полностью одетая, вошла в комнату, налила себе кофе и подсела к ним.

— Я бы с удовольствием сказала: «Мне очень жаль, мама!» — но не получится, потому что я ни о чем не жалею. Потому что так, как сейчас, — это классно!

— Может быть. Но мне нужно немного времени, чтобы привыкнуть к этой мысли. Если я вообще когда-нибудь привыкну к тому, что моя дочь и мой коллега… О боже!

Мелани села рядом с матерью и обняла ее. Нежный жест, которого Сузанна уже месяцы

или, может быть, годы не знала, но которого ей ужасно не хватало. Поэтому она тоже обняла дочь. Ей с трудом удавалось сдерживать слезы, выступившие на глазах.

Бен какое-то время молчал, потом осторожно спросил:

— А что случилось? Почему ты приехала?

Сузанна освободилась из объятий дочери, шмыгнула носом и указала на конверт.

— Принцесса снова написала нам. Опять в форме загадки. Тут нужен ты. Пожалуйста, это нужно расшифровать как можно быстрее!

Бен посмотрел на Мелани.

— Я не умею. Я и в прошлый раз не разгадал эту загадку. Но зато это прекрасно делает твоя дочь.

Мелани кивнула:

— Покажи.

Потрясенная Сузанна отдала ей письмо. Мелани взяла его и села за письменный стол Бена. Ей не понадобилось и десяти минут, чтобы расшифровать текст:

«Я не сообщил о своем возвращении. Приношу многочисленные извинения. Как-то невежливое моей стороны. Однако вы, конечно, уже и сами это заметили. Прилагаю маленький и очень личный подарок».

Сузанна и Бен посмотрели друг на друга.

— «Маленький и очень личный подарок» — это прядь волос. В этот раз в черном цвете. Хоть что-то для лаборатории. Однако он становится каким-то ручным. Глядишь, однажды пригласит нас на кофе.

— Я считаю его невыносимо высокомерным, — пробормотал Бен, внимательно разглядывая прядь волос в пластиковом пакетике. — Так и хочется ему врезать! А если бы он спросил за что, то получил бы еще.

Сузанна невольно улыбнулась и встала.

— Значит, это будет продолжаться. Думаю, мы должны быть готовы ко всему. Я сейчас поеду в бюро. Мы увидимся завтра в девять утра в комнате для переговоров.

Бен поднялся.

— Нет, я тоже приеду на работу. Через час я буду там.

Сузанна кивнула:

— Хорошо. Да, кстати, Мелли, спасибо за расшифровку. При первой же возможности ты должна объяснить мне, как это делается.

Сузанна взяла сумку, куртку и направилась к двери. Ей очень хотелось сказать что-нибудь еще, и она в нерешительности остановилась. Мелани и Бен ожидающе смотрели на нее. В конце концов она пробормотала: «Пока!» — повернулась и вышла из квартиры.

В машине она задумалась над тем, какие чувства на самом деле бушуют у нее в душе, потому что настоящей злости по отношению ни к Мелани, ни к Бену она не испытывала. А потом ей стало стыдно. Она сама себе показалась мещанкой, которая ревновала дочь к ее другу.

Два человека, которые были ей ближе всего как в личной жизни, так и в работе, вдруг оказались в тесной связи друг с другом.

Она больше не была ни центром мироздания, ни начальником.

Она оказалась в стороне и снова осталась одна.

Начался дождь. Сначала легкий, затем все сильнее и сильнее. Сузанна остановилась перед комиссариатом, положила голову на руль и задумалась, правильно ли она поступает.

Через десять минут ливень прекратился. Так и не найдя ответа на этот вопрос,

она вышла из машины и побежала в бюро.

65

Когда мне было шестнадцать лет, я тихо сказала: я хочу, Я хочу быть большой, хочу побеждать, Хочу быть радостной, никогда не врать, Когда мне было шестнадцать, я тихо сказала: я хочу. Хочу все — или ничего. Для меня должен идти дождь из красных роз, Мне должны повстречаться все чудеса, Мир должен преобразиться И оставить свои, заботы для себя.

Все это время он держал себя в руках, но когда в маленькой часовне зазвучала записанная на магнитофон песня Хильдегарт Кнеф — громко и в первоклассном качестве, он больше не смог сдерживать слезы. Он сидел в первом ряду и громко рыдал. Плотина была прорвана, и ему было все равно, что подумают друзья и знакомые. Да и, собственно, все знали, как сильно он любил мать.

Светлый дубовый гроб был украшен зеленым плющом и красными розами, огромное количество венков и цветов покрывали пол церкви.

«Мы всегда будем любить тебя», — было написано золотыми буквами на шелковой ленте его букета, а ниже изящным шрифтом — «Матиас и Александер».

Алекс на похороны не пришел. Место рядом с Матиасом было свободно, и от этого ему было больно. Наверное, каждому бросилось в глаза, что внук не пришел на похороны бабушки. На пустом деревянном стуле лежала одинокая красная роза, которую теперь никто не бросит на гроб.

«Я с ним поговорю! — поклялся Матиас. — Что позволяет себе этот парень?!»

Наискосок от него сидела Тильда, и время от времени он почти физически ощущал ее горящий взгляд на своем плече. Очевидно, она хотела ему что-то сказать, но у него не было никакого желания с ней разговаривать. Не сегодня. Не в такой день, когда на него и так все обрушилось.

Может быть, она разозлилась, что он не пригласил на похороны всю свору фон Дорнвальдов лично. Матиас разослал безымянные уведомления о похоронах, чтобы для него было неожиданностью, кто приедет на похороны в Берлин, а кто — нет. Общество, собравшееся по поводу траура, оказалось более чем достаточным, и это его устраивало.

Перед гробом стоял портрет Генриетты размером шестьдесят на сорок сантиметров. На момент съемки ей исполнилось пятьдесят лет, но выглядела она как необычайно красивая женщина лет сорока.

Матиас не мог на нее насмотреться.

Но все же все было прекрасно, но все же все было прекрасно, И мне хочется все пережить еще раз. Но при этом я точно знаю, при этом я точно знаю. Что такое может быть всего лишь один раз.

Когда священник стал говорить о необычайном человеке — Генриетте фон Штайнфельд, которую никто и никогда из присутствующих в этой часовне не забудет, он даже не прислушивался. Он смотрел на нее, пытаясь понять, что потерял.