Забирая дыхание

Тислер Сабина

— Профессия повара не для тебя, мальчик мой, — заявила она ему пару лет назад. — Работа, и прежде всего твое окружение и твои коллеги, — все это примитивно, тупо, ординарно и связано с насилием. У меня такое ощущение, что кухни являются собранием подонков, асоциальных личностей и неудачников. Прекращай это. Уходи оттуда. Научись чему-нибудь другому. Не дай себе опуститься и спасайся, пока еще можешь. Тебе там не место.

— Да чепуха это, бабушка! И я люблю готовить.

— Возможно. И такое может быть. Однако там у тебя нет шансов приготовить что-то хорошее. Что-то сотворить. Что-то чудесное, очень вкусное и новое. Ты готовишь по приказу. Ты подаешь в аккордной системе. Ты по шестнадцать часов в день находишься в состоянии стресса.

Ты швыряешь бифштекс на сковородку, ты набиваешь дерьмом кастрюлю. Как ты изящно выразился, продукты питания для тебя не средство наслаждения, не прекрасный материал, с которым ты имеешь право работать, а какие-то вещи, которые ты вынужден отбивать, бить, швырять, лупить, месить и всякое такое прочее, не знаю что еще. Ты этого не любишь. Ты не любишь свою работу. Разве ты сказал хотя бы один-единственный раз: «Бабушка, сегодня я приготовлю тебе нечто особенное! Что-то, что я сам изобрел и чего еще не видел мир! У меня есть великолепная идея, давай вместе попробуем, будет ли это вкусно!»? Нет. Ты никогда ничего не придумывал. Ты всегда был рад, если тебе удавалось переработать пятьдесят килограммов бобов, которые уже начали портиться и никто этого не заметил. Ты был рад, когда удавалось продать пропущенный через мясорубку салат как шпинат. Ты испытывал облегчение, когда санитарные врачи не замечали, что вы переклеили этикетки на мясе, у которого срок хранения истек несколько лет назад. Ты был доволен, когда удавалось выдать четыреста порций и никто не пожаловался, хотя на самом деле в твоем распоряжении были продукты только на триста пятьдесят порций. Твоя профессия и твоя работа состоят из стресса и мошенничества. Вы соскребаете грязь с пола и швыряете ее на сковородку. Вы плюете в суп, если не любите кого-то из клиентов. Вы без стеснения чихаете в овощи, когда простужены. Для вас вопрос не заключается в том, чтобы приготовить прекрасное блюдо, чистое и вкусное, на высочайшем уровне, чтобы осчастливить гостя и предложить ему за его же деньги что-то адекватное, — вам до лампочки все, что вы делаете, вы рады каждому дню, который вам удалось прожить. Рады тому, что не свалились без сознания, что никому на голову не упала сковородка, никому не пролился горячий жир на руку и никому не воткнулся нож в живот. Это же не жизнь, Алекс! У тебя нет друзей, нет семьи, нет свободного времени, нет ничего. Ты только спишь и работаешь. Ты даже нормально не ешь. Только время от времени пробуешь овощ или соус. Пожалуйста, оставь это. И если ты хочешь получить другое образование, то все равно, сколько бы оно ни продолжалось, сколько бы ни стоило, — я дам тебе деньги.

Алекс не стал бы слушать проповеди ни от кого, а вот бабушке это говорить разрешалось.

Может быть, она сказала это слишком рано, ведь пару лет назад он еще был не в состоянии понять, насколько она была права.

«Бабушка! — кричал его внутренний голос. — Проклятье, бабушка!»

В ресторане «Раутманнс» он попал из огня да в полымя. Там было так же, как и везде. Как и в каждой гостинице. Он бесплатно работал бесчисленное количество сверхурочных часов, вкалывал за зарплату, которой хватало лишь на то, чтобы не умереть с голоду, а рабочая повседневность в хваленом ресторане была ни капли не лучше, чем где-то еще. Наоборот.

Он знал; что долго не выдержит, что нужно что-то изменить, но бабушка этого уже не увидит. Она не сможет порадоваться, если он решится и уйдет оттуда.

И от этой мысли у него разрывалось сердце.

Через пять часов он уже был весь в поту, перед ним стояло шестнадцать сковородок, а его мочевой пузырь готов был лопнуть. Его коллега, который отвечал за мясо и за то, чтобы стейки были прожарены ровно настолько, насколько нужно, готовил с точностью до секунды. Если тарелка должна была подождать, поскольку овощи еще не были готовы, то мясо остывало. Значит, ему придется держать мясо в печи дольше, и оно будет пережаренным, мертвым, как говорили повара, то есть испорченным.

Они

были шестеренками одного механизма — если один выпадал, то разваливалась вся система, и не только одного блюда, а всех сразу, что вызывало эффект снежного кома, который иногда мог спровоцировать длительные задержки.

Алекс уже почти три недели работал в ресторане. До сих пор у него не было никаких проблем, ему никогда раньше не хотелось во время наивысшего напряжения в работе сбегать в туалет, но сегодня он не выдержал.

— Вот дерьмо! — заорал он, пытаясь перекричать поваров и раздраженного начальника кухни. — Мне надо в туалет!

— Сейчас нельзя! — крикнул кто-то в ответ.

Алекс слышал обычное:

— Давай, нам нужно подавать!

— Стол номер семнадцать заказал крокеты, идиот!

— Быстрее двигайся, задница!

— Какая свинья сожрала спаржу для жирного мешка за столом номер пять? — и так далее.

Он сжал зубы и продолжал варить, жарить, припускать на медленном огне и распределять порции по тарелкам.

— Я больше не выдержу! — крикнул он ученику повара, который забирал тарелки из мясного отдела и подавал сюда. — Я сейчас лопну! Или наделаю в штаны!

— Давай, — невозмутимо ответил тот. — Тут все так делают. Меня вообще удивляет, что ты орешь. Тут всем фиолетово, так что давай поливай!

— Поцелуй меня в жопу, — только и сказал Алекс, и это могло означать все, что угодно.

— Он на какую-то долю секунды расслабился — и начал мочиться в штаны. Просто пустил струю, в то время как варил брокколи, готовил спаржу на водяной бане и припускал в сливочном масле лук.

На его рабочем месте образовалась лужа, которую, однако, видно было только пару секунд. Затем все перемешалось с отходами овощей, остатками мяса, мучной пылью и было растоптано тяжелыми рабочими ботинками.

Алекс сразу же почувствовал себя лучше и обогатился некоторым опытом.

Шеф-повару Клеменсу Маевски молодой выскочка Александер фон Штайнфельд все это время был словно бельмо на глазу, хотя тот, собственно, был не так уж молод. У него были несколько лет стажа и гора неприятного опыта за плечами. Так что его невозможно было подловить на мелочах, он работал быстро, ничем не выделялся и довел свою систему — не вызывать ни у кого неудовольствия, лишь бы его оставили в покое, — до совершенства.

А этого Маевски терпеть не мог.

Он с первого момента невзлюбил Алекса, а то, что его отец, этот напыщенный гомик, буквально уболтал Маевски взять своего сына на работу и он просто не мог сказать «нет» одному из лучших и богатейших клиентов ресторана «Раутманнс», выводило его из себя больше всего.

До сих пор Алекс не дат Маевски ни единого повода выкинуть его с работы, значит, придется попытаться выжить его отсюда иным способом.

А такое ему до сих пор всегда удавалось.

Когда час пик прошел и в кухне постепенно стало спокойнее, Маевски увидел девять соусов для салатов и бифштексов, которые Алекс приготовил на завтрашний день. Аппетитные, аккуратные, в затянутой пленкой стеклянной посуде. Там не было ни единой кляксы на краю, не было следов, которые говорили бы о том, что пришлось вытереть какую-то капельку. Алекс работал просто безукоризненно.

Маевски сорвал со всех емкостей пленку, взял подсохший кусок багета и попробовал каждый соус в отдельности. Жадно и бесцеремонно.

У Алекса застыла кровь в жилах, когда он увидел, что Маевски специально крошит багет и эти крошки падают в соусы.

Шеф-повар закончил есть и заявил:

— Это еще что такое? Позаботься, чтобы в твоих соусах не было крошек. Где ты находишься? Так ты можешь работать в какой-нибудь грязной столовой, но не у нас!

В кухне не было ни одного человека, который не слышал бы этого.

Алексу пришлось взять себя в руки, чтобы не броситься на Маевски с ножом. Он сжал кулаки так, что хрустнули пальцы, тяжело перевел дух и молча начал вылавливать крошки из соусов.