Забирая дыхание
Шрифт:
Лони делала все необходимое исключительно из любви к делу. Она, конечно, радовалась, если время от времени получала в награду за это коробку шоколадных конфет или приглашение выпить чашку кофе. Тогда она чувствовала себя любимой, нужной и ужасно важной. Этого чувства уже давно не мог дать ей муж, Гайнц, который целыми днями сидел перед телевизором и не перекидывался с ней даже двумя словами. Лони отдавала себе отчет в том, что сможет проникнуть в его сознание, только если обеда не окажется на столе — по причине ее болезни или смерти.
Она взглянула на часы. Половина одиннадцатого.
Лони позвонила в дверь. Сначала робко, затем настойчиво и громко. Никто ей не открыл. Она приложила ухо к двери, но не услышала ни единого, даже самого тихого, звука.
Она уже хотела повернуться и уйти, когда едкий запах ударил ей в нос. Он был несильным, однако вызывающим отвращение.
Что это еще такое? Неужели студент накапливает мусор в квартире? Странно. Такого она не могла себе представить, потому что Йохен Умлауф — зато короткое время, что она его знала, — показался ей человеком порядочным и надежным. Может быть, избегающим контактов, однако по нынешним временам это скорее преимущество, нежели недостаток. И если она чем-то гордилась, так это своим умением распознавать людей. Она очень редко ошибалась в оценке человека.
Лони снова нажала на звонок. Ничего.
Она решила пока не поднимать панику, ничего не предпринимать и просто понаблюдать. Может, молодой человек просто уехал на несколько дней и забыл оставить ей ключ, хотя она ему это настоятельно советовала — на случай, если вдруг прорвет трубу и придется открывать дверь мастерам.
Она спустилась на первый этаж в свою квартиру, чтобы взять ведро и швабру. Нужно срочно вымыть лестничную клетку. Конечно, ей за уборку не платят, но если этого не сделает она, то не сделает и никто другой.
В следующие три дня Лони вытаскивала почту из ящика Йохена и звонила ему в дверь. В квартире не слышалось никакого движения, ни единого звука. Зато неприятный запах стал сильнее.
— Я не знаю, Гайнц, — сказала она после обеда мужу, пытаясь перекричать какую-то телевизионную мыльную оперу, потому что Гайнц и не собирался сделать звук потише, — но что касается этого нового квартиросъемщика… ты понимаешь, этого студента с третьего этажа…
— Я его не знаю и знать не хочу. Меня он не интересует.
— Гайнц, тут что-то не то. Он словно сквозь землю провалился, а из квартиры воняет точно так же, как когда-то воняло у нас, когда мы нашли двух дохлых мышей в тумбочке под раковиной. Помнишь?
— Неприятно вспоминать.
— Но ты помнишь?
— Да.
— Вот видишь. А теперь точно так же тянет из-под двери. Так что мне делать?
— Вызови полицию и оставь меня в покое. Из-за твоей болтовни я уже сюжетную линию потерял…
Стоило возникнуть какой-то проблеме, как Гайнц говорил: «Вызови полицию». Ничего другого ему в голову не приходило. Если дети дрались перед домом, или уборщики мусора слишком шумели, или ссорились Мюллеры со второго этажа, или кто-то слишком громко включал музыку, он всегда говорил: «Да вызови ты полицию».
Лони никогда этого не делала, но вмешивалась во все, и обычно проблема была
Лони было немного не по себе, однако после того, как она проспала с этой мыслью еще ночь, в воскресенье утром после завтрака, когда Гайнц удалился в гостиную и включил телевизор, она набрала номер «один-один-ноль».
Через десять минут патрульная машина полиции уже была здесь.
7
Только после пятого звонка Сузанна Кнауэр сообразила, что это звонит ее телефон. Аппарат стоял на полу рядом с кроватью, и она, по-прежнему лежа, схватила трубку. При этом ее взгляд упал на радиобудильник. Двадцать минут одиннадцатого. Собственно, вполне цивильное время, но ведь сегодня воскресенье — единственный день, когда она могла действительно отоспаться!
— Да? — простонала она.
— Это я, Бен. Извини, что разбудил тебя, но есть работа. Убийство в центре. Я заеду за тобой. Через десять минут внизу, перед дверью?
— Нет, — пробормотала она. — Оставь меня в покое!
— О’кей. Значит, сейчас буду. — Он положил трубку.
Сузанна вздохнула, как больная собака, вскочила с постели и побежала в ванную.
Девять минут спустя она нацарапала короткую записочку для дочери: «Sorry, мне нужно уехать из-за убийства, в холодильнике есть суп, надеюсь, ненадолго, пока. С.», оставила бумажку на кухонном столе и помчалась вниз. За много лет она отвыкла подписываться «мама», потому что уже не помнила, когда в последний раз дочь ее так называла. Чаще всего Мелани обращалась к матери просто «эй», или «привет», или же «эй ты», а когда была в необычайно хорошем настроении, что случалось чрезвычайно редко, то именовала ее «Сузе». Сузанна воображала, что это звучит с любовью, поэтому была счастлива, когда Мелани снисходила до того, чтобы упоминать ее в сокращенном виде.
Может быть, дочь вообще не найдет записку, потому что, вероятнее всего, будет дрыхнуть до двух часов, чтобы затем исчезнуть на полчаса в ванной, а после снова залезть в постель и начать бесконечные телефонные разговоры. Так что она, возможно, даже не заметит, что мать отсутствует. В данном случае это было хорошо, но в целом Сузанна находила нынешнюю ситуацию невыносимой. Квартира была небольшая, тем не менее Мелани удавалось избегать встречи с матерью часами, а то и днями, словно они были в ссоре или одна из них больна свиным гриппом, если не чумой.
За время, пока мчалась по лестнице, Сузанна еще успела подумать об этом, но когда через пару секунд она села в машину к своему ассистенту Бену, трудности с Мелани отошли на второй план.
Йохен Умлауф был мертв уже более недели. Трасологи занимались своей работой, полицейский фотограф снимал тело со всех, сторон, Бен делал записи, а Сузанна, сосредоточившись и погрузившись в свои мысли, стояла перед трупом и пыталась как можно точнее запомнить каждую деталь. Она старалась сохранить первое впечатление о жертве, чтобы оно всегда было наготове, словно фотография, которую можно в любой момент вытащить из кармана.